– Поделим что? Вы уже потеряли свою долю сокровищ, в том числе и эти дурацкие летательные игрушки. Вот к чему ведет нарушение соглашений.
– Эти модели – собственность французского правительства!
– Думаю, что теперь они перешли в собственность гаитянского правительства. Или же, возможно, я отвезу их в Лондон. А вы в письме Бонапарту объясните, что ошибались.
– Да Бонапарт будет преследовать вас до конца дней, если вы только посмеете бежать с сокровищами! Он с нетерпением ждет, когда его познакомят с древними секретами, которые помогут победить Британию. Речь идет не о деньгах – о власти! Вы так ничего и не поняли, с самого начала не понимали…
– Если б Наполеон был здесь, он проявил бы к вам куда меньше снисхождения, чем я. Я – подчиненный первого консула. И он будет возмущен, узнав, как вы, французский полицейский, пытали меня, а потом похитили женщину и ребенка. Что вы предатель!
– Дурак… – простонал Мартель.
– Это вы дурак, раз посмели напасть на мою семью!
– А как вы думаете, Гейдж, вас радостно встретят в Париже, узнав, что вы развлекались с Рошамбо и жили, как принц, на Мартинике?
– Следует отдать вам должное, вы определенно наделены талантом передергивать факты.
– Все это свершалось по распоряжению Бонапарта. Кража изумруда, затем похищение вашего сына, охота за легендарными сокровищами… И Наполеон вам не друг. Он ваш враг. Он не стал задерживать вас в Париже из-за Луизианы, ведь сделка по ней была практически завершена. Он льстил вам, настаивая, чтобы вы отправились на поиски сокровищ, манипулировал вами – с этой целью и была похищена ваша семья. Вы были игрушкой в его руках с самого начала.
– Что?!
– Нито рассказал Жозефине об изумруде, та сказала Наполеону, тот передал это Фуше, и уже последний отдал мне приказ. Вы стали марионеткой в наших руках после событий в Сен-Клу. А я – всего лишь служака. И не я похитил ваших жену и сына. Не я, а Бонапарт, понимавший, что вы никогда не отправитесь на охоту за ацтекскими технологиями по доброй воле. Он понимал, что побудить вас пуститься на их поиски может что-то глубоко личное – к примеру, похищение семьи. Знал, что заманить вас в эту ловушку можно только особой хитростью, что вы в отличие от многих других людей наделены даром читать завуалированные подсказки и намеки. И то, что вы сделали для Дессалина, британцев и Франции, особого значения не имело. Вы устремились за своей семьей, ну а Наполеон быстро сообразил, как и для чего можно использовать вас дальше.
– Лжете!
– Корсиканцу нужны эти летательные аппараты, и он с легкостью мог пожертвовать чьей-то семьей, лишь бы их заполучить. Да он пожертвовал бы миллионом семей, лишь бы победить Англию! А потому у вас остался один-единственный шанс, Гейдж. Вернуться в Фор-де-Франс и сдаться на милость Франции. Наполеон может простить, но он никогда ничего не забывает.
– Наполеон должен меня простить? За то, что предал мою семью?
– Именно так поступают великие люди, чтобы остаться великими. А люди маленькие зачастую принимают их расчеты за благосклонность. Единственное, на что мы можем и смеем надеяться. Нет, меня просто изумляет, что вы сохранили такую наивность после всех передряг и предательств, через которые вам довелось пройти!
Что правда, то правда. Я по натуре своей человек добрый и простодушный и всегда хотел видеть в людях только самое хорошее. За исключением тех моментов, когда мне приходилось стрелять в них или закалывать кинжалом. Наверное, это мой главный недостаток. И сейчас мысль моя, подобно волнам в бурю, металась в поисках верного решения. Получается, что Мартель работал на того же первого консула, который намеренно и с дальним прицелом вовлек меня в переговоры по продаже Луизианы? Считал мою персону одноразовым расходным материалом? Конечно, Наполеону легко так рассуждать – еще бы, ведь он чувствует себя неуязвимым в огромных и роскошных дворцах!
– Я вам не верю, – заявил я, но тон меня выдал.
– Считаете, что безработный полицейский мог вот так, запросто заказать бомбовый кеч? Ламбо согласился передать это судно по приказу Наполеона, не по моему приказу.
– А почему Бонапарт не захотел нанять меня в открытую?
– Потому, что вы все время твердили, что собираетесь в отставку.
Я растерялся. Волны перехлестывали через борт, и по палубе текла морская вода, смешивалась с кровью убитых и раненых. Какой у меня был выбор? Сдаться правительству Мартеля или бежать прочь, в открытое море, навстречу урагану, с командой, где многие ранены и в любой момент готовы перерезать друг другу глотки?
– Я всего-то и хотел, что удалиться на покой, – глухо произнес я.
– Можете удалиться на покой, только когда вам разрешат свыше.
– Ну, а вы, Мартель? Раненый, промокший до костей, в пяти тысячах милях от дома?
– Я полицейский. Солдат. Такова моя судьба.
Я задумчиво огляделся по сторонам. Астиза стояла у штурвала, за спиной у капитана, и корабль продолжал двигаться вперед, то взлетая на гигантские валы, то соскальзывая вниз, в пропасть между ними. Бриан смотрел испуганным взглядом, но держал штурвал мертвой хваткой. В глазах Мартеля читались жалость, насмешка, упрек, гордость и боль одновременно – словно он демонстрировал свое моральное превосходство. Мне надо было поставить его на место.
– Возможно, все, что вы тут наговорили – правда, – сказал я. – Проверить это можно будет лишь с помощью Дессалина – вот пусть он и закончит этот допрос.
Тут Леон побледнел, как мел.
– Но, мсье, это чудовищно…
– У него свои понятия о справедливости, выработанные долгими годами рабства. – С этими словами я подтащил истекающего кровью подонка к люку, под которым находился трюм и хранилище. – А вы обладаете даром красноречия. Уверен, вам удастся переубедить его.
– Если вы отдадите меня Дессалину, то станете предателем своей страны!
– Не вам рассуждать о предательстве.
– Я вас предупредил, Гейдж. И никуда я не поеду! Скорее покончу с собой!
– Не осмелитесь – слишком уж много злодейств совершили! – Я грубо стащил своего врага вниз по трапу, а затем нашел кандалы, в которые должны были заковать нас, и надел их на него, после чего проделал то же самое с его подручными, и забрал с собой связку ключей. Фактически я оставлял Мартеля медленно умирать от потери крови – и в последний момент все же передумал и перебинтовал ему раны, с тем чтобы он дожил до пыток и своего судного часа.
Я, знаете ли, тоже могу быть безжалостным.
В небольшой каморке я нашел Гарри. Малыш лежал, сжавшись в комочек, – он был напуган сильнейшей качкой. Я подполз к сыну и крепко обнял его.
– Гарри, это папа! Как ты, все хорошо?
Ребенок плакал.
– А где мамочка? – всхлипнул он.
– Охраняет наш корабль. – Я протянул руку, собираясь погладить его по щеке, но мальчик резко отпрянул. Им владел страх, и сердце у меня сжалось. – Сейчас я отведу тебя к ней. Побудешь в капитанской каюте. – Я подхватил его на руки. – Все хорошо, все уже почти закончилось, сынок.
