Он повел его во внутреннее помещение шатра и стал внимательно слушать его взволнованную, едва связную речь.
Однако вскоре их разговор был прерван звуками труб, возвещавших о прибытии христианских государей на пир к султану. Всех без исключения гостей Саладин принял с утонченной вежливостью, радушием и достоинством, приличествующими их сану. По отношению же к молодому графу Хантингдонскому Саладин выказывал особенное дружелюбие и приветливость, поздравив его с восстановлением им своей рыцарской чести и с помолвкой с принцессой Эдит Плантагенет, хотя, как добавил Саладин, эта помолвка и разрушила его собственные надежды.
– Но не думай, благородный шотландец, – продолжал приветствие султан, – чтобы Саладин с бóльшим удовольствием встречал шотландского наследного принца, нежели Ильдерим встречал Кеннета в степи, или когда эль-хаким Адонбек принимал сраженного несчастьем рыцаря Спящего Барса. Такая благородная и мужественная душа, как твоя, сохраняет свое величие и обаяние независимо от звания и сословия, подобно тому как прохладительный напиток, который я теперь подношу тебе, одинаково сладок как в золотой, так и в глиняной чаше.
Молодой граф Хантингдонский, взяв предложенный ему кубок и выпив из него, выразил Саладину свою благодарность за все оказанные им огромные услуги и затем с улыбкой сказал ему:
– Храброму эмиру Ильдериму неизвестны были ни северные льды, ни морозы, но великолепный султан Саладин в своей знойной стране охлаждает свой шербет снегом.
– Как же ты хочешь, чтобы араб или курд равнялись своими знаниями с хакимом? – спросил султан. – Меняя платье, надо уметь менять свои познания и требования. Мне тогда хотелось видеть, как франгистанский образованный рыцарь будет вести спор с непросвещенным мусульманским военачальником, каким я тебе тогда казался, и я нарочно притворился во многом несведущим, чтобы лучше узнать тебя.
В продолжение этого разговора эрцгерцог Австрийский, стоявший невдалеке, услышав о шербете, охлажденном снегом, подошел к графу Хантингдонскому и бесцеремонно взял у него кубок из рук как раз тогда, когда тот и собирался отдать его.
– Прекрасный напиток! – воскликнул эрцгерцог Леопольд, залпом опустошив кубок до дна. После вчерашнего перепоя и сегодняшней жары шербет показался ему прекрасным прохладительным напитком.
Эрцгерцог Леопольд со вздохом передал кубок гроссмейстеру ордена тамплиеров. Но в эту минуту, когда кубок стали наполнять, по едва заметному знаку, поданному Саладином, выступил вперед карлик Нектабанус и диким голосом закричал:
– Accipe hoc!
Великий магистр ордена храмовников затрепетал, как конь, неожиданно встретивший выскочившего из-за куста опасного хищника. Однако он быстро оправился и, вероятно, для того чтобы лучше скрыть свое смущение, поднес кубок к губам. Но не успели губы его коснуться краев кубка, как внезапно, словно молния, блеснула обнаженная сабля Саладина, и голова великого магистра, как скошенный колос, свалилась с плеч и покатилась в противоположный конец шатра, туловище секунду или две оставалось стоять, а правая рука продолжала держать кубок.
Но вот туловище качнулось, грохнулось на пол и расплескавшийся прохладительный напиток смешался с кровью, хлынувшей из обезглавленного тела.
Крики «Измена! Измена!» раздались со всех сторон. Эрцгерцог, стоявший ближе всех к Саладину, державшему окровавленную саблю, побледнел и отступил на несколько шагов назад, потрясенный участью гроссмейстера. Король Ричард, как и многие прочие государи, схватился за эфес своей шпаги.
– Тебе нечего опасаться, благородный эрцгерцог, – обратился к Леопольду Саладин спокойным голосом, не придавая особого значения казни гроссмейстера. – И ты, брат мой, король Ричард Львиное Сердце, не возмущайся. Я совершил смертную казнь над этим злодеем не в наказание за все его вероломства, не за то, что он покушался на твою жизнь как короля Английского, что может засвидетельствовать собственный оруженосец великого магистра, и не за то, что он преследовал шотландского наследного принца и меня в пустыне, где мы спаслись лишь благодаря быстроте наших коней; не за то, что он подбил маронитов, уговорив их напасть сегодня утром на нас, что и было бы ими исполнено, если бы я не привел с собой достаточное число вооруженных арабов, почему и провалился его замысел, – нет, не за эти гнусные преступления, хотя каждое из них, отдельно взятое, заслуживает смертной казни, лежит он бездыханный и обезглавленный, – но за то, что полчаса тому назад, прежде чем осквернить мой шатер своим присутствием, подобно самуму, заражающему воздух, он собственноручно умертвил ударом кинжала своего боевого товарища и, к сожалению, сообщника – маркиза Конрада Монсерратского. Он расправился с беззащитным и тяжелораненным соратником, чтобы тот не признался во всех их совместных преступлениях.
– Как, Конрад убит?! – воскликнул король Ричард. – И кем же? Великим магистром, своим лучшим другом, который был его секундантом… Благородный султан, я не смею сомневаться в правдивости твоего сообщения, но… но мне кажется, дело требует расследования…
– Вот свидетель, – ответил Саладин, указывая на дрожавшего от страха карлика Нектабануса. – Аллах, сотворивший светлячка, излучающего свет ночью, часто посылает нам ничтожнейшие создания для раскрытия тайных злодеяний.
И султан Саладин рассказал присутствовавшим то, что видел и сообщил ему карлик.
Оказалось, что из любопытства и желая чем-нибудь поживиться Нектабанус пробрался в покинутую всеми палатку маркиза Монсерратского, который остался один. Некоторые из его приближенных отправились известить родных маркиза о его тяжелом положении, другие, соблазнившись дармовым угощением султана Саладина, отправились пить и есть в разбитые для них шатры. Под действием чудесного талисмана Саладина раненый крепко спал, что дало возможность карлику удовлетворить свое любопытство и заняться подробным осмотром внутренности шатра. Однако внезапно он услышал звук чьих-то тяжелых шагов. Нектабанус сильно испугался и поспешил спрятаться за занавес, сквозь который мог слышать и видеть все происходившее. В шатер вошел великий магистр храмовников и плотно задернул за собой наружный занавес шатра, прикрывавший в него вход. Он смело приблизился к постели раненого маркиза. Последний тотчас же проснулся и встрепенулся, словно заподозрив в дурных замыслах своего старого друга, так как тут же испуганно спросил его: «Зачем ты разбудил меня?»
– Я пришел исповедовать тебя и разрешить твои грехи, – ответил великий магистр.
Перепуганный карлик Нектабанус не мог припомнить весь их разговор, у него в памяти осталось лишь то, что Конрад Монсерратский умолял великого магистра не обрывать висящую на волоске жизнь, а храмовник вонзил ему в грудь свой кинжал, сопровождая этот смертельный удар словами «Accipe hoc!» – охватившими ужасом и засевшими в мозгу бедного и трепетавшего от страха карлика.
– Чтобы убедиться в правдивости этого сообщения, – продолжал Саладин, – я приказал освидетельствовать труп маркиза. Этому же жалкому существу, которому волей Аллаха предназначено было обнаружить совершенное преступление, я приказал повторить в вашем присутствии слова, произнесенные убийцей, и вы сами стали свидетелями их действия на преступника.
