— Я бы очень, м-да, м-да, просил.
— Итак, высаживаемся на высокогорном лугу, в противоположном конце которого стоит отель «Кампо Императоре». К тому времени наши люди уже будут рассредоточены по нему и готовы к бою. Однако они появятся в форме, которая лишь весьма отдаленно напоминает форму вермахта. Ваша задача: сразу же после высадки обратиться к командиру карабинеров с требованием не чинить препятствий, допустить группу британских офицеров к Муссолини и позволить увезти его на самолете. Вы будете обращаться к нему от имени короля.
— Значит, все-таки от имени короля, — промокнул платочком вспотевший лоб генерал. — Видите ли, ссылаться на короля…
— Это куда лучше, — пророкотал Скорцени, — чем потом, получив пулю в живот, ссылаться на Бога. Поэтому говорить с офицером охраны вы будете от имени своего, — иронично поморщился эсэсовец при слове «своего», — извините, короля. И при этом размахивать листом бумаги, доказывая, что это не что иное, как письменное распоряжение короля и маршала Бадольо.
— Но этот обман легко раскрыть.
— А еще сообщите им, — не стал заострять на этом внимание Скорцени, — что в горном массиве Гран Сассо сосредоточились значительные силы чернорубашечников, пытающихся освободить Муссолини. Они перерезали все подходы к Абруццо и с минуты на минуту начнут штурм ее вершины. Штурм, в ходе которого вся охрана будет перебита или сброшена с гор, а Муссолини похищен.
Выждав несколько секунд, пока Солетти усвоит «урок», Скорцени продолжал в том же духе.
— Кроме того, что я вам сказал, генерал, вы можете выкрикивать все, что угодно, В пределах игры, разумеется. Главное, делать это как можно увереннее, смело приближаясь при этом к отелю. Я со своими людьми, под видом английских парашютистов, буду следовать вместе с вами. Не думаю, чтобы кто-либо из карабинеров решился стрелять в самого генерала Солетти. Которого, конечно же, хорошо знают в итальянской армии.
— Да, но… командир батальона, который несет охрану отеля, вряд ли знаком со мной, м-да, м-да, лично.
— Так мы ему напомним о вас, генерал! Мы напомним ему! — Стукнул кулаком по столу Скорцени. — Поверьте, в этом деле у моих людей накопился солидный опыт. Все, мой генерал. Да, одно замечание. Не нужно поминутно выхватывать из кармана платок и вытирать пот. На вершине довольно прохладно. На жару это не спишешь. Карабинеры еще, чего доброго, решат, что вы слишком волнуетесь. В Италии это, говорят, плохая примета.
— Извините, не приходилось слышать, м-да, м-да, — неуверенно проговорил Солетти, доказывая, что с юмором у него все в порядке.
— Как, впрочем, и в Германии. О чем мне не хотелось бы напоминать вам дважды.
Солетти удрученно посмотрел на гауптштурмфюрера, нервно смял уже изрядно потемневший платок, который он действительно выхватывал через каждые две-три минуты, и поднялся.
— Я решаюсь на этот шаг только ради спасения Бенито Муссолини, к которому питаю личную, м-да, м-да, симпатию. Лич-ну-ю! Иначе я никогда бы не пошел против маршала, м-да, м-да, Бадольо.
— Маршалу Бадольо так и будет доложено. Он учтет ваше заявление.
Солетти побагровел еще сильнее, потянулся в карман за платочком, но в последнюю минуту сдержался. Однако Скорцени его реакция не остановила.
— Кстати, в большой политике, генерал, не обязательно чувствовать себя должником того, кто помог вам сделать карьеру. Берите пример с того же Бадольо.
— Да, с Бадольо? — совершенно растерялся Солетти, не привыкший к такому обращению с собой.
— А почему бы и нет? Дуче буквально осыпал его милостями. Разве он не назначил Бадольо верховным комиссаром всей Восточной Африки? Не он сделал его генерал-губернатором всей Ливии? По существу, он положил к ногам маршала половину континента. Причем самую богатую ее часть. И что же, Бадольо это остановило? Не он ли стал тюремщиком своего покровителя? Подумайте над этим, генерал. Ибо сейчас самое время задуматься над своим будущим. Завтра может быть поздно. Завтра ваше будущее будут определять другие. Причем безо всякого снисхождения.
40До вылета остается час двадцать пять.
Скорцени стоит у окна и неотрывно смотрит на все еще укутанную туманом дальнюю вершину. Он знает, что горный массив Гран Сассо в той Стороне и «позволение всевышнего» на начало операции должно последовать оттуда. Кажется, клубы разреживаются и становятся оранжевопрозрачными.
До вылета — семьдесят минут.
Скорцени чувствует, как глаза его слезятся от напряжения. Он смотрит на вершину горы, как японец на вершину Фудзиямы. Он готов стать на колени и молиться. Всю жизнь он стремился избавиться от чувства какого бы то ни было страха и обрести власть над людьми. Но каким же бессильным он все же предстает перед любым своевластием природы!
До вылета — пятьдесят минут.
Нет, теперь это уже не видение. Гауптштурмфюрер четко различает очертания вершины. Она светлеет у него на глазах, словно кто-то, специально посланный им туда, раздувает небольшой костер.
В Сербии, в одном селе неподалеку от Нового Сада, он слышал от местного полицая о странном старике — украинце, переселившемся когда-то в детстве в те края из Карпат. Так вот, полицай уверял его, что старик этот, стоя на вершине горы, мог разгонять тучи, укрощать ливни, отводить молнию. Причем полицай говорил об этом, как о давно известных в его краях способностях старика, и даже ничуть не удивлялся им. Он тоже был из украинцев, знал, что старик этот, характерник-мольфар, как он его называл, унаследовал странную, почти божественную силу от своего отца, деда и прадеда.
Внимательно выслушав его, Скорцени тотчас же приказал своим солдатам пойти и доставить ему этого мольфара. Но старик словно предугадал, что его ждет, и ушел из дому буквально за несколько минут до того, как во дворе затопали сапогами посланные за ним эсэсовцы. Гонцы заметили старика на склоне холма и бросились догонять. Однако добежали они только до ручья. Ни один из них не смог потом объяснить, почему он не преодолел этот мелкий ручей и не погнался за стариком дальше. Они, конечно же, догнали бы его. Но какая-то сила стала между солдатами и характерником. Какая-то… Даже выстрелить никто не смог.
Попался бы ему сейчас в руки этот старик. Он, Скорцени, заставил бы мольфара сотворить свои чудеса, даже если бы оказалось, что все его способности — чистейшая выдумка.
До вылета остается тридцать две минуты.
Капель сконденсированной влаги, еще недавно срывавшейся с крыши отеля, вдруг умолкла, и на отсыревшем, подернутом толстой жирной пленкой стекле несмело заиграли едва пробивавшиеся лучи солнца. Словно в нем могло отразиться пламя уже вовсю разгоревшегося на вершине горы костра.
Ведь чего проще — взять и перенести вылет на два часа позже, прекратив эту игру в «нервы». Но вместо этого Скорцени вновь поглядывает на часы. Он не станет переносить начало операции. Ему вдруг показалось, что оно предопределено самой судьбой. Стоит только пойти против воли рока, вмешаться, нарушить…
