— A-а! Пан Кароль Станислав! — растянулось в улыбке чисто выбритое лицо всегда аккуратного слуги Миколы Кмитича. — Какая радость! Проходите! Witamy, drodzy goście[24]! Только пана Миколы нет. Вы уж извините за зброю, — он звякнул дулом мушкета, — неспокойно нынче, неспокойно. Война ушла, слава Богу, а гром ее все еще раздается в наших краях…
— Нет Миколы? — сдвинулись брови Кароля. — А где он?
— Уехал. Наверное, к матери в Россиены. Но не сказал. Сказал, что едет надолго, и уехал, — махнул рукой Кастусь. — Да вы проходите, чего в дверях стоять-то. Распрягайте коней!
— Нет, дзякуй, — выставил вперед ладонь в черной перчатке Кароль, — ты уж извини, Кастусь, но я дальше поеду.
— А чего так?
— Тоже дела. Раз Миколы нет… Странно. Я думал, он… — Кароль махнул рукой и, повернувшись, зашагал обратно к карете, сердито стуча каблуками. Ветер трепал мех на его собольей шапке…
— И даже кофе не попьете с дороги? Куда же вы? Матка Боска! — выскочил за двери Кастусь, волоча за ремень мушкет…
Но Кароль даже не удосужил его ответом. Лишь махнул на прощание перчаткой в забрызганное окно кареты… Несвижский князь догадался: Кмитич не хочет его видеть. А может, и вправду уехал?
Сам хозяин дома, пан Микола Кмитич, в это время украдкой наблюдал через окно, как исчезает в карете с радзивилловским гербом на боку фигура Кароля в длинном черном плаще-корзне. Микола сокрушенно покачал длинной темной копной непричесанных волос.
— Уехал… Ну и ладно, — произнес он слегка осипшим голосом… Убедившись, что карета выехала со двора, Микола, шатаясь, прошел к креслу у камина, плюхнулся в него и вновь взял со столика бутылку вина. Пил Кмитич прямо из горлышка…
— Зачем вы приказали мне соврать пану Каролю? — в комнату вошел Кастусь.
— Не могу я его принять. Не могу. Не о чем нам с ним пока говорить, — не обращая внимания на Кастуся, Микола сделал очередной глоток из горлышка бутылки.
— Вам не пить надо, а побриться да с вашими близкими людьми пообщаться! — корил Миколу слуга. — Посмотрите, пане, во что вы превращаетесь! Надо выходить из…
— Пошел вон, Кастусь!..
Дела по восстановлению разграбленной московитами Орши Микола забросил еще в конце лета, оставив все на бурмистра. Он так и не отошел от шока в Кривическом лесу, все еще видя перед собой широко открытые глаза сраженной калмыцкой саблей молодой красавицы Анне, разбросанные в стороны руки Александра Ивановского… Он так и не отошел от шока, вызванного письмом Авроры… Сочельник 1709 года князь Кмитич встретил в одиночестве в своем обшарпанном замке, где хозяйничал один Кастусь, встретил у камина, с бокалом крепкой наливки в руке и с двухнедельной щетиной на щеках, пьяным и не желающим более никогда трезветь. И никто не знал, выйдет ли из депрессионного запоя оршанский князь, или уже нет.
Ну а жизнь Кароля Радзивилла вошла в привычное русло: сеймы, сеймики, заседания в раде сената… После поражения Карла и бегства шведского короля в Турцию несвижский князь отписал покаянное письмо и Петру, и Августу, который вновь сменил Лещинского на троне. И довольные Фридрих с Петром милостиво простили Кароля, с которым они встретились в Торуни 15 октября 1709 года. Кароль признал Альтрандштадтский мирный договор, который когда-то сам же подписал, недействительным… Стыдно было великому канцлеру литовскому. Ужасно стыдно. Он уже краснел однажды перед улыбающимся ему Лещинским, краснел и вновь, перед не то чтобы приятными для него ухмыляющимися лицами Фридриха Августа и царя. Фридрих за те два года, что не видел его Кароль, заметно обрюзг, а его одутловатое лицо говорило, что курфюрст провел эти два года за обильным распитием спиртного. Однако в характере Фридриха изменения произошли куда как более приятные: монарх Речи Посполитой предстал перед Каролем уже не тем чванливым индюком, каковым Радзивилл помнил курфюрста. Три года назад, узнав об измене Кароля, Фридрих Август грозился отдать фамильную радзивилловскую Олыку кому-то из Сандомирской конфедерации или же гетману Адаму Синявскому. Ныне же от гнева Фридриха не осталось и следа. Напротив, он награждал Кароля юрбовским лесничеством и режицким староством. Некогда буйный и необузданный Фридрих был ныне тих и по-христиански добр. В его подпухших глазах блестели слезы, когда он рассказывал о трагичной участи Паткуля, которого Карл обрек на казнь через колесование, а затем четвертовал…
— Но вы же сами выдали ему Паткуля? — удивлялся Кароль.
— Выдал, — чуть не плакал Фридрих, — но никогда не ожидал, что Карл, этот всегда благодушный малый, так с ним обойдется. Это есть грязное пятно на чистый мундир короля, человека, которого, как бы там ни было, я уважал.
— Но за Паткулем целый шлейф преступлений, — попытался утешить Фридриха Кароль Станислав, — его уже давно приговорили к смертной казни. А тут еще этот человек стал виновником всей этой войны, что терзала нас долгие семь лет. В конечном итоге Паткуль лгал вам про Ригу. Он вовлек и вас в круговорот этой кровавой бойни. Он заслужил смерти.
— Заслужил, — кивал огромным белым париком и двойным подбородком Фридрих, — но не такой. Можно было бы просто повесить или расстрелять его, как солдата. Говорят, умер он именно как солдат, мужественно…
— Тут я с вами согласен, мой любый пан Август, — также кивал головой несвижский князь, осеняя себя крестом, — Карл дал волю ненужным эмоциям. Можно было просто расстрелять…
Ну а Петр вовсе был не в обиде на Карла. Напротив, царь хвалил шведского короля и даже восхищался им.
— Он настоящий солдат! С таким я бы даже подружился! Если бы не Карл, моя армия так и осталась бы толпой глупых холопов! — шумно хохотал Петр. Теперь он, как и Карл, не носил парика, а свои слегка удлиненные темно-русые волосы так же, как и шведский король, полностью зачесывал назад. Петр, в отличие от Фридриха, возмужал за эти годы, пусть его лицо и приобрело нездоровый желтый оттенок, а под глазами угадывались синие круги, возможно, от нервов.
Благодушные победители, что Петр, что Август, ни в чем не укоряли Кароля, не заставляли его просить прощения. Фридрих говорил примерно то же, что и в свое время говорил Лещинский:
— Не оправдывайтесь, господин Радзивилл. Я вас понимаю нынче. Не прав был как раз я. Нелегкая у вас работа, надо лавировать, изворачиваться. Понимаю…
А когда Петр не слышал, то, понизив голос, Фридрих добавлял:
— Не хочу и не буду больше воевать. Хватит. Буду искупать грехи строительством.
— А вот это верно, — удовлетворенно кивал Кароль… Тему отделения Литвы от Польши, из-за чего в лагере Фридриха в свое время и оказался Несвижский князь, уже никто не поднимал, ни Кароль, ни, подавно, Фридрих.
Что касается Миколы Кмитича, то он, напротив, с той поры перестал общаться с Каролем, видимо, находя друга беспринципным и бесхребетным перекати-поле растением… Он даже в разговорах больше не упоминал своего бывшего сябра, а на получаемые письма Несвижского князя не отвечал, как и вообще не просматривал свою почту.
