В другой раз от таких слов все бы заржали, но сейчас в спальне стояла настороженная тишина. Прошлый урок не прошел даром.
– Ну что, пора кино крутить?
Главный посмотрел на своих Яшек. Те согласно кивнули. Украинский Яшка – добродушно улыбаясь, кореец – с каменным лицом.
Главный торжественно повернулся к Пузырю, который вместе с моей охраной оставался у дверей, и приказал доставить подсудимого. Так и сказал:
– Доставить сюда главного подсудимого для вынесения ему приговора.
Стража исчезла за дверью на несколько томительных минут.
Ни я, ни остальные зрители, кроме разве урок, ничего не понимали. Приговоренный вроде стоит посреди комнаты, ждет, а тут, получается, будет еще кто-то, кого сейчас приведут, приговорят и тоже казнят?
А Главный, как бы случайно, а может, и правда случайно, присел на стул, приготовленный для казни, и спокойно смотрел на дверь. И все таращились туда же, затаив дыхание.
Наконец стража внесла странного человека, придерживая под руки. Когда его дотащили до середины спальни, все увидели, что в руках у них истукан, наряженный в добротные штаны из чертовой кожи, линялую гимнастерку без погон и кепочку-восьмиклинку. Все по моде, в таком виде фраера на барахолке прогуливаются. Ему еще бы фиксу во рту. Но рот, глаза и нос были нарисованы углем на куске фанеры.
Довольный произведенным эффектом, Главный с улыбочкой уступил чучелу место на стуле, приговаривая, как радушный хозяин:
– Сюда, сюда, дорогуша… Присядь, посиди, мы тебя прям заждались… Ужас, как все тебя хотим видеть!
Истукана усадили на стул. А чтобы не упал, веревкой к спинке привязали.
– Ну вот, теперь все в сборе, – удовлетворенно произнес Главный. Он еще раз внимательно осмотрел истукана и повернулся к зрителям. Ткнул пальцем в Теслина, который опять почему-то оказался ближе других: – На середку, на середку давай. Будешь обвинителем.
Теслин, побледнев, поднялся и сделал несколько шагов.
– Рассказывай давай…
– О чем?
– О своей паскудной жизни. Тебе сколько нащелкало-то?
– Тринадцать.
– Ого, да ты уже мужичок.
– А я чего?.. – заикаясь, произнес Теслин. – Я ничего не сделал.
– А кто сделал? Почему ты здесь? Да перестань дрожать! – прикрикнул Главный. – Отвечай: как попал в колонию?
– Выгнали. Из дому.
– Кто выгнал?
– Тетка. Когда мать умерла.
– А тетка что, поселилась в твоем доме?
– Да. А потом мужика себе привела, и он меня бить начал.
– За что?
– Ни за что. Мешал я им. Тетка говорила: чтобы он сдох, паскуденок, гони его прочь. Чего кормить зазря? А мужик по голове кулаком, да все во сне, когда я спал. А потом ночью выволок за дверь и пригрозил: не уберешься – прибью…
Все слушали, только Главный чему-то странно улыбался. А когда Теслин замолчал, он спросил, озирая спальню:
– Судим? – И указал на истукана.
– Судим!
– Казнить?
– Да-а! Да-а! Да-а! – взревела спальня.
Даже истукан покачнулся на стуле, будто от испуга.
Главный повернулся ко мне:
– Решение суда слышал? Будешь исполнителем… палачом.
Он не спрашивал. Он как бы советовал.
Все теперь смотрели на меня. И Теслин смотрел. И урки напряглись. И Главный, чуть скривив губы, ожидал ответа.
Кто-то из-за спин выкрикнул:
– Ну чего ты?! Истукан же! Коли, ему не больно!
Я вздохнул, озираясь. И ничего не ответил. Наверное, я один понимал, что дело вовсе не в истукане. Это сегодня он. А завтра будет девочка в беретике. Или Жидок. Или…
– Решил? Твердо решил? – поинтересовался Главный, не проявляя никаких эмоций. Но глаза из голубых сделались стальными. – Ну я так и думал: упертый. А ведь помиловочку бы заработал. – Он оглядел спальню и громко объявил: – Будет казнить пострадавший!
Теслин осторожно взял с подушечки спицу, руки у него дрожали, будто впрямь казнил живого. А может, сейчас он видел теткиного хахаля с пропитой рожей и разбойными глазами. Теслин приблизился к истукану со спины и уже приладился, прицелился острием под лопатку, но в последний момент растерянно оглянулся, будто спрашивая, так ли он все делает.
– Да коли же! Коли! – закричало несколько голосов сразу.
И он, зажмурившись, всадил спицу под лопатку истукану. С такой звериной ненавистью всадил, что другой конец вылез из груди.
А у меня от этого удара почему-то погорячело в груди, и стало больно дышать.
Суд идет
А суд продолжался.
Главный осторожно потрогал торчащее из груди истукана острие, одобрительно кивнул.
– Первый раз… Но со старанием. – И посмотрел вокруг. – Кто у нас следующий обвинитель?
Никто не торопился рассказывать про свою жизнь. Но и Главный никого не торопил. Ему, видать, пришелся по душе рассказ Теслина. И особенно понравилась сама казнь. Он еще раз провел пальцем по торчащему острию и вдруг спросил:
– Кого еще выгоняли из дома?
Поднялся лес рук. И я поднял свою.
– А кого били?
Снова лес рук.
– Кого насиловали? Кого в кутузке без еды держали? За кем менты охотились?
Спальня громогласно ухала и кричала, накаляя атмосферу:
– Нас! Нас! Нас!
– А кто из вас расправился со своими обидчиками? – негромко спросил Главный, проходя вдоль ряда и всматриваясь в глаза. – Кто пытался поджечь дом? Кто кусался и сопротивлялся? Кто хотел убить обидчика? Кто убил насильника? Кто? Кто? Кто?
Спальня вновь взревела. Каждый кричал свое, но прошибло всех, и все теперь рвались о себе рассказать. Даже Яшки приподнялись с пола, забыв о своем особом положении, и что-то закричали. Украинец, я слышал, повторял лишь слово «резать», а кореец – слово «стрелять».
Спокойней всех был Главный. У него все время мелькала на лице странная улыбка. И глаза меняли цвет. То почти васильковые, ласковые, теплые, а то, как обломок стального кресала или острие спицы, которое торчало из груди истукана.
Он вдруг повернулся ко мне и тихо, так, что расслышал я один, выдавил сквозь зубы:
– Эх ты, жалельщик… Ты бы вот их пожалел… – Отвернулся и, обращаясь к спальне, сказал: – Мы будем их всех… всех судить! Вот здесь! – Он указал на стул с истуканом. – Они против нас? Все?
– Все! Все! Все!
– А мы против них! Мы их казним! Всех!
– Ка-знить! Ка-знить! – подхватила спальня.
