Книга Правила игры - Олег Егоров

— Каковы причины, побудившие Галембу к такому признанию?

— Не смог удержаться. Очевидно страдая жестокими угрызениями совести, он хотел снять с себя тяжкое бремя и частично переложить его на мои хрупкие…

— Александр Иванович, — выключив диктофон, перебил меня Заклунный. — Пленка у нас казенная. И она кончается.

— Понял, — сказал я.

Диктофон заработал снова.

— Вопрос. — Заклунный уперся локтем в стол, а щекой — в ладонь. — Имеете ли вы прямое либо косвенное отношение к событиям, произошедшим двадцать восьмого ноября сего года на авиационной выставке «Ходынское поле»? Принимали или нет вы в них участие и, если нет, желаете ли сообщить что-либо следствию о данном происшествии?

— Ответ, — постарался я, как мог, сэкономить пленку. — Не имею, не принимал, не желаю.

— Я предупредил вас об ответственности за дачу ложных показаний?! — спохватился вдруг Заклунный.

— Еще вчера.

— Тогда последнее. — Здесь следователь посмотрел мне прямо в глаза. — Подумайте как следует, прежде чем дадите ответ. Вам известны причины, побудившие Маевского к организации ряда тяжких преступлений, совершенных в отношении вас и ваших коллег?

Это был основной вопрос нашей встречи. Вопрос в чем-то даже философский. Типа «о первичности материи и сознания». Обдумывать ответ мне долго не пришлось. Я обдумывал его все утро и весь день. К тому же пленка заканчивалась.

— Нет, — признался я.

Следователь вынул из диктофона кассету и приобщил ее к делу, зашвырнув в большую картонную коробку с уликами. Его баскетбольный бросок лишь подтвердил мои собственные догадки: так обращаются с делами, приготовленными к сдаче в архив.

— Финита ля трагедия! — поморщился Заклунный. — А что вы от меня еще хотите?! Исполнитель от правосудия скрылся! Интерпол — с деньгами и комитетским опытом Караваева — будет его, как Бормана, лет сто искать! Организатор преступления — в психушке!

— Уже?! — подивился я.

— А вы как думали?! — Заклунный налил из чайника воду в стакан, опустил туда же кипятильник и воткнул штепсель в розетку. — У нас, между прочим, оперативники трудятся! Они, кстати, даже карету «скорой помощи» опередили! И это — заметьте! — не первый в моей практике случай!

— Карету мне! Карету! — вырвалось у меня совершенно спонтанно.

— Э нет, батенька! — возразил Заклунный. — Чацкого по недоразумению в сумасшедшие записали. А Маевского — по заключению экспертизы! Ощущаете разницу?! Так что истинные причины сего преступления останутся вечной загадкой криминальной психиатрии. Если, конечно, Маевский в себя не придет. А он, я думаю, не придет. Это уж наши врачи расстараются. Ну, и адвокаты помогут: не бедный все-таки человек. Да и связи у него те еще. Остается Хасан: слуга и стрелочник. Успел-таки, мерзавец, голову референту Вершинина оттяпать. В убийстве сознался сразу, про хозяина — ни слова. Короче, маньяк-одиночка. Хотя понятно, по чьей указке действовал.

«Религия бедуинов, — читал я как-то у моралиста Монтеня, — учит, среди всего прочего, и тому, что душа павшего за своего владыку вселяется в новую телесную оболочку — более удобную, более красивую и более прочную, чем предыдущая. Из-за этого представления они с большой готовностью подвергают свою жизнь опасности». Ну, что же — Аллах ему в помощь, курду Хасану!

— А вот интересно, — Заклунный бросил в стакан щепоть заварки и вынул из него кипятильник, — чего эти друзья комсомольской юности — Вершинин с Маевским — не поделили? Похоже, у Маевского зуб на специалиста по банкам и офшорным лавочкам, как полагаешь? Или Вершинин у Маевского бабки заныкал? Люди-то все из одной системы! Вершининские, разобраться, люди-то! И — слышь?! — все в один голос твердят, что не знают они, бедолаги, причин собственного похищения! Как тебе?! Три недели под замком — и не знают ни хрена! Это о том, что они не знают, у меня сегодня с утра целая очередь собралась отчитаться!.. Да еще эти несчастные случаи от Москвы до северных окраин. У тебя-то есть идеи?!

Заклунный как-то незаметно перешел со мной на «ты». Я был не против. Человек мне валиум достал.

— Паш, ты извини меня, конечно, за праздное любопытство, — пресек я его досужие размышления. — Но тебе это зачем? Мало в прокуратуре громких дел пылится?

— Тебе скажу. — Испив чаю, Заклунный потянулся за детективом. — Не поверишь, но люблю, когда зло наказано! И чтоб в конце хеппи-энд непременно присутствовал. Вот как в книжках. Жути нагонят, а потом глядишь — и все тип-топ!

Он показал мне обложку литературного произведения: Е. Лопухина. «Ошибка Немого».

«Да! — призадумался я. — В книжках — оно конечно! А Вершинин, как пить дать, всех своих заложников отпустил уже. И они его, само собой, в глаза не видели. Даже, где сидели, не вспомнят!»

— Нет, с банкиром я, разумеется, побеседую для интереса, — заметил следователь. — Но, как показывает практика…

Не закончив, он встал и потянулся, с намеком на то, что нам прощаться пора.

— Ты, Санек, не слышал про такой кооператив народных мстителей: «Белые твари»?! — спросил Заклунный, отмечая мой пропуск. — Тут один Зорро вроде как нам подсобил! Твоей, по описанию, комплекции, но в маске! А ты без маски. Значит, это не ты.

— Если что услышу, тебе первому расскажу. — Я встал со стула.

— А сыночка-то мотоцикл сегодня в трех шагах от твоего дома нашли! — хмыкнул Паша. — Бывают же совпадения!

— Какого сыночка?! — Год, проведенный под крышей с артисткой театра «На задворках» Дарьей Безродной, даром не пропал.

— Ладно, бывай! — Паша проводил меня до выхода. — Мне еще с Раздоровым нервный разговор предстоит!

— Завидую, — посочувствовал я. — Будущий президент не с каждым беседует.

— Будущий президент?! — встревожился Паша. — Думаешь, все так плохо?!

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Да, — сказал я напоследок. — А как там наш Задиракин поживает?

— В клетке, сволочь, поживает, — помрачнел следователь.

Не жаловал он, Паша Заклунный, продажных ментов.

— Надеюсь, этот вид в неволе не размножается. — Я встряхнул его руку. — С наступающим тебя.

На том мы и расстались.

Согласно утверждениям Лао Цзы и Кефирова: «Жизнь человека ничто иное, как возвращение домой». Возвращаюсь ли я в переполненном вагоне метро, покачиваюсь ли в набитой утробе двужильного троллейбуса, переваривающего нас, москвичей, со скоростью анаконды, но именно в часы пик, в часы этой черной масти, мне думается лучше всего. Так было бы и на этот раз, когда бы не одолевала меня смертельная усталость. Спасибо земляки поддержали. Стиснутый в их плотной толпе, я способен был только перебирать, словно четки, последние события. Караваев слинял. Причем на удивление своевременно. Должно быть, он первый, благодаря доверительному отношению Маевского, расслышал, как в том перетирается суровая связующая нить между состоянием одержимости и абсолютным помешательством. Почувствовал Игорь Владиленович, как рвутся ее последние незримые волокна, и бежал без оглядки. Да тут еще я так некстати в живых остался. Подобной осечки Маевский мог и не спустить, и не спустил бы, вернее всего. Следопыт Галемба — мертвый тому пример. Да и Задиракин, подлец, вот-вот готов был расколоться и пойти на сделку со вчерашними коллегами. А если ко всему и я сдержал бы свое обещание свернуть кадровику его толстую шею? Нет, Караваев слишком не дурак, чтобы искушать судьбу и подвергаться такому трехстороннему риску. Здесь, пожалуй, удивляться не следовало. Другое — Маевский, Волевой и целеустремленный финансист, взошедший по головам себе подобных на самую вершину; как же он сплоховал в шаге от успеха? Или близость так долго вынашиваемой мести сыграла с ним злую шутку? Зная то, что я уже знал, мне было несложно свести концы с концами: ежели черная королева по одну сторону доски — единственная дочь и наследница всей его финансовой империи, то белая — не меньше, чем жена Вершинина, и, вероятно, та самая ставка в когда-то роковой для Маевского партии. Что еще могло побудить его к этому кровавому реваншу?! Ненависть! Ненависть, в которую с годами переплавилась, быть может, первая неистовая страсть. Ненависть и зависть к удачливому партнеру-сопернику и его дражайшей половине! Какое наказание уготовил он ей за собственную ошибку юности? Влить в ухо «прокажающий настой, чье свойство так глубоко враждебно нашей крови»? А вот что Иннокентия Парфеновича заставило принять участие в этаком безумии, предстояло мне еще разобраться. Неуязвимый для закона, мне он задолжал по-крупному, и я намерен был его отыскать. Пока же Маевский не давал мне отчего-то покоя. Не верилось мне, что он свихнулся на радостях. Принесенная в жертву собственная дочь? Причина серьезная. Более чем серьезная для нормального человека. Но и по-другому все могло произойти. Тут Паша Заклунный прав: в институте Сербского пусть разбираются. Еще и Руфь Аркадьевна тряхнет стариной. Возможно, все куда проще. Возможно, когда штатный палач Караваев свалил, бросив хозяина в самый переломный момент игры, и Аркадий Петрович повелел Хасану убить «белого слона», тут-то все и случилось. Одно дело — слона убить, даже пусть и белого, другое — человека. Одно дело — кидать в бойню, вычерчивая на картах горной местности возможное направление атаки, необстрелянных сопляков и слать в Москву реляции о победах ценой минимальных потерь, другое — увидеть эти потери собственными глазами. С подобным я сталкивался. Штабной генерал, прикативший на передовую с проверкой, ошибочно угодил под минометный огонь. Батальонный наш Дикович «духов» забыл предупредить. Генералу, как всегда, повезло, а вот адъютанту в двух метрах ногу оторвало по самый пах. Полководец был тронут. Причем настолько, что его пришлось связывать и с кляпом во рту эвакуировать в тыл на вертолете. Эвакуировал его, помню, Журавлев, после того как мы флягу технического спирта «списали» на троих. Допустим, Хасан доложил Маевскому об исполнении высочайшего повеления, предъявив в доказательство простодушно отрезанную голову несчастного референта. А Маевский возьми да и спять. Нормальная вещь. Так оно, вернее всего, и было.