— Эзра, прекрати! — крикнул Картер. Сейчас ему было не до вежливости.
Но свиток продолжал разворачиваться, гул слышался все сильнее, а свечение разгоралось все ярче. Эзра попятился.
— Я же тебе сказал, прекрати! — крикнул на него Картер.
— Я прекратил, — испуганно отозвался Эзра.
Свиток раскручивался, он походил на змею, сползающую с тонкого дерева.
Сиреневое свечение постепенно сменилось лиловым, а низкий гул — треском, похожим на хруст хвороста под ногами.
— Назад! — крикнул Картер, схватив Эзру за рукав, но Эзра заупрямился.
— Не думаю, что свиток может нам сделать что-то плохое, — заявил он. — Мы намазаны иерусалимской святой землей.
— Собираешься проверить на себе, так это или нет?
— Да, — сказал Эзра и протянул руку.
Он прикоснулся в тот самый момент, когда Картер снова схватил его за рукав, и их обоих неожиданно поразил мощный разряд, вроде удара электрическим током. Эзру подбросило в воздух, он упал и сильно ударился затылком о край чаши фонтана.
Картер был сбит с ног и отброшен к одной из обшитых деревом колонн. Нож вылетел у него из-за пояса и со звоном упал на пол.
Свиток свернулся, уподобился восходящему столпу ярчайшего света. Этот лиловый свет озарил кирпичные стены полуразрушенного зала, и на стенах, повторяя движение свитка, закружились, заплясали слова, некогда записанные на древней коже.
Лежа на полу, потрясенный и изумленный, Картер вдруг ясно понял, что это были за слова.
Это был не просто рассказ о том, кто такие Стражи, какие они совершили ужасные прегрешения и какое ужасное наказание их постигло.
Эти слова означали нечто большее. Кто-то написал их. Их написал победитель.
Они были рассказом о победе… рассказом, написанным кровью. Кровью побежденного. На его собственной коже.
На коже Ариуса.
Неудивительно, что она вернулась к нему.
Слова, буквы которых были причудливо удлинены, кружились по стенам, будто картинки волшебного фонаря. Круг, еще круг, все быстрее и быстрее. Лиловый свет горел все ярче и горячее и наконец стал почти белым. Картер уже не мог смотреть на это свечение, он должен был прикрывать глаза. Свиток вертелся по все более плотной спирали. Воронка ветра и света бешено кружилась прямо над статуей, стоявшей посередине фонтана.
Картер услышал, как застонал Эзра, значит, он был жив.
Картер еще раз бросил взгляд на вертящийся свиток. Он был зачарован его красотой и мощью. Но смотреть на этот слепящий свет было невозможно, Картер зажмурился и отвернулся. Но все равно он ощущал невероятную силу, исходившую от свитка, слышал, как потрескивает насыщенный сильным жаром воздух. В зале, казалось, присутствует живое существо, и Картер, онемев от ужаса, мог только гадать, что нужно этому существу.
Прошло еще несколько мгновений, и Картер, не открывая глаз, понял, что свиток исчез. В огромном зале воцарилась тишина, трескучий ветер стих.
Он открыл глаза и повернулся к фонтану. Античная фигура стояла нетронутая, озаренная бледным лунным светом.
Свиток действительно исчез. Растворился в воздухе? Погас, как пламя? Улетел через разбитую крышу? Понять было невозможно. Картер отдышался и спросил:
— Эзра, ты в порядке?
Ответа не последовало.
Картер с трудом поднялся на ноги, перешагнул через рюкзак и подошел к Эзре. Черный берет сполз ему на лицо, и, когда Картер поднял его, он увидел, что глаза Эзры открыты, но взгляд блуждает.
— Ты слышишь меня? — спросил Картер. Эзра вяло кивнул. — Я выведу тебя отсюда. Встать можешь?
Эзра не ответил, но Картеру удалось подвести руку под его плечи и помочь ему подняться.
— Хорошо, вот так, — стал приговаривать он. — Пойдем потихоньку.
Он направил луч своего фонарика туда, откуда они пришли, и, поддерживая плохо державшегося на ногах Эзру, Картер медленно двинулся в сторону от фонтана. Картер водил лучом фонаря влево и вправо, чтобы не запнуться за гнилое бревно, не провалиться в дыру.
— Вот так, не спеша, — негромко говорил Картер.
Почти у самого выхода из зала в коридор луч фонарика вдруг выхватил из темноты что-то еще, прикрепленное, как и другие трофеи, к одной из колонн. Картер повел Эзру к этой колонне и увидел, что это обрывок шелковистой ткани, поблескивающей на свету. Это был кусок воротника пижамной кофты с леопардовым рисунком.
Как у любимой пижамы Бет. Той самой, которая была на ней в ту ночь, когда Картер с трудом открыл дверь в спальню… и увидел, что окно, выходившее на пожарную лестницу, распахнуто настежь.
— О боже… — еле слышно прошептал он.
Эзра тихо застонал. Из уголка его губ стекала струйка крови.
Картер сунул фонарик за пояс и, сорвав лоскуток с гвоздя, прижал к лицу. Он почувствовал запах кожи Бет.
— О боже, — повторил он, молясь о том, чтобы этот лоскуток не был таким же трофеем Ариуса, как другие.
Как ему хотелось надеяться, что он был только его неосуществленным желанием, а не воспоминанием.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
— Я очень рада, что ты ушла с вечеринки пораньше, — сказала Эбби. Она вела машину в сторону спуска к Гудзону. — Чем раньше мы сегодня ляжем спать, тем раньше сможем завтра взяться за работу.
Бет смотрела за окно на черные деревья и кусты, стоявшие по обочинам двухполосного шоссе. Она заставляла себя слушать то, о чем говорила ее подруга, но мысленно, как ни старалась, не могла не возвращаться к одному и тому же… к тому, как Ариус вошел в галерею. Она чувствовала, что у нее снова началось небольшое кровотечение. Оглядываясь назад, на последние пару месяцев, она видела одни только плохие новости, неприятности и даже смерть. Ей пришлось писать письмо со словами соболезнования матери Руссо, и ничего более мучительного для нее, пожалуй, в жизни не было.
— Но я думаю, нам все-таки будет весело, — сказала Эбби. — Знаешь, в хорошей компании и шторы развешивать — просто праздник.
— Не сомневаюсь, будет здорово, — послушно отозвалась Бет.
— Правда, за это представление «Оскара» ты не получишь, — пошутила Эбби.
Бет улыбнулась.
— Извини, я так устала на этой вечеринке. Мне нужно только хорошо выспаться, а с утра я буду как огурчик.
Эбби похлопала Бет по руке.
— Спи, сколько захочешь. Даже Бен, которому вся эта затея с домом совсем не по душе, вынужден признаться, что спит там как дитя.
Она собралась было добавить, что вид у Бет такой, что ей просто необходимо хорошенько выспаться, но она решила этого не говорить. Эбби знала, что такие слова никого не порадуют.
