догадался о неточности перевода по громкой, сбивчивой, торопливой и отчаянной речи пленника. При этом изо рта вместе со словами вылетала кровь.
Подошел ногаец, прикатил найденную под навесом возле поленницы колоду для колки дров.
– Садись, Иван Андреич, – сказал он. – Наш шайтан должен видеть, что ты – главный, потому что ты сидишь, а мы с братом стоим. Иначе он не уразумеет.
Деревнин с большим достоинством сел и выложил на колени кулаки в рукавицах. Князь и воевода встали по обе стороны колоды, причем князь еще и обнажил саблю.
Воевода задал Нуржану краткий вопрос, тот вместо ответа опустил голову.
– Жить хочет, – сказал Ораз-Мухаммад.
– Это славно. Значит, готов все рассказать. А мы то, что он наплетет, и вывернем наизнанку, и получим доподлинную правду. – Подьячий усмехнулся. – Главное – что не закаменел. Я таких видывал – хоть его огнем жги, молчит, как пень. Спроси – чем девка провинилась.
Ответ был краток и переведен одним словом: подслушивала.
– Мы с Воробьем возвращались поздней ночью. Хорошо, решеточные сторожа нас знают, пропустили. По ночам девки спят или к молодцам бегают. Спроси его – отчего Айгуль ночью не спала, а подслушивала.
И снова ответ был исполнен страсти и злобы, и снова воевода перевел кратко:
– Бегала к жигиту. Еще распутной девкой назвал.
– Ну и дурак. С девками случается. Его самого, поди, девки не любят. Стало быть, по пути к молодцу или от него услышала такое, что лучше бы ей не слышать, и ее при том заметили. И перетолмачь: мы и сами с усами, понимаем, о чем шла речь, нам надобны имена. Ораз Онданович, все, статочно, просто: она слышала, как человек из свиты посла сговаривался с Якубом. Я даже полагаю – видела, как тот Якуб передавал тому человеку подарочек от боярина Годунова. Разговора девка могла не понять, это дела мужские. А киса с золотом, да еще тяжеленькая, – тут и дуре-девке многое ясно. – Голос подьячего стал громок и тверд, взор обрел орлиную пристальность. – С кем сговаривался Якуб? Пусть назовет имя!
Нуржан понял – этот русский не шутит. И он, невзирая на боль, заговорил. Но подьячий, понимая, что сейчас Нуржан ради собственного оправдания несет многословную чушь, прервал его всего лишь одним словом:
– Имя!
– Ата аты! – сразу перевел воевода.
И оба замолчали, причем Деревнин теперь глядел на Нуржана даже с некоторым любопытством, а Ораз-Мухаммад – очень строго. Ногаец же нехорошо улыбался.
– Атабай-бек…
– Чтоб у него во рту свила гнездо змея, чтоб рот его наполнился черной кровью! – воскликнул Ораз-Мухаммад.
– Так и будет, – подтвердил проклятие ногаец.
– Ну вот, половину дела мы сделали, теперь нужны подробности, – с облегчением произнес Деревнин. – Почему Атабай-бек донес боярину о тайной встрече с теми людьми? Потому лишь, что боярин через Якуба подкупил его? Или была другая причина?
– На этот вопрос я сам тебе отвечу. Мой Кадыр-Али-бек, когда стало известно, кого прислал мой хан, много про тех людей рассказал. Атабай-бек – Старшего жуза, Кул-Мухаммад – Среднего жуза, послом должен был стать он, Атабай-бек, – объяснил Ораз-Мухаммад.
– Жуз? Казахи делятся на жузы? – спросил Деревнин.
– Казахи не делятся на жузы, мой народ состоит из жузов. Но Старший, Средний или Младший – все же имеет значение.
– Но ведь они – родственники?
– Через женщин. Кул-Мухаммад взял старшей женой сестру Атабай-бека, она вскоре умерла. И младшая жена у него – тоже из Старшего жуза, родственница Атабай-бека. Видимо, в роду Атабай-бека много лет назад было принято брать в жены узбечек. Их брали за красоту. Хотя красота передавалась только от матери к дочери, сыновьям ничего не досталось, – пошутил воевода.
– Ты все это запомнил еще до того, как тебя привезли в Москву? – спросил Деревнин.
– Каждый казах должен знать всю свою родню до седьмого колена. Иначе он не казах. Даже этот самец-албасты – и то знает. А я заучил еще и родословия тех, кто приближен к Тауекель-хану. Когда мне было тут совсем тошно, я повторял эти родословия, подьячий…
Деревнин посмотрел на воеводу с недоумением – и вдруг понял.
Он, взятый в плен еще парнишкой, увезенный в далекий город с женщинами своей семьи, лишенный связи со своим родом, мог только это – помнить и повторять имена…
– Ази-ханум, еще когда я жил под женским присмотром, заставила заучить. А Кадыр-Али-бек про каждое имя потом рассказывал… Только имена, подьячий, вот так я тут и живу…
Деревнин вздохнул.
– Однако надобно продолжать, – сказал он. – Про Атабай-бека я с грехом пополам понял. Теперь вопрос такой – кто и для чего привез отраву?
– Какую отраву, Иван Андреевич?
– Ту, которой отравили дворового пса, чтобы попасть в подклет к Воробью и удавить Айгуль.
– О Аллах, еще и это? – Ораз-Мухаммад заговорил по-казахски, громко и гневно, да так, что Нуржан даже съежился. Он явно не желал отвечать, тогда воевода вытащил из ножен узорный индийский кинжал, а князь замахнулся саблей.
Подьячий испугался, что вот сейчас прямо тут совершится смертоубийство. Но воевода сказал еще что-то по-казахски. Сказал очень тихо, при этом густые брови сошлись.
Деревнин знал это ледяное спокойствие человека, который готов на все, – видывал, и не раз.
Очевидно, сталкивался с этим и Нуржан.
Он заговорил – и сказал такое, что густые черные брови воеводы поползли вверх.
– Отраву привезла жена Атабай-хана, Фатима-ханум. Зачем – Нуржан не знает. Думает – чтобы на обратном пути погубить Кул-Мухаммада.
– И потом преподнести Тауекель-хану неудачу посольства так, словно во всем был виноват Кул-Мухаммад. Он ведь уже не сможет оправдаться, – сделал вывод князь Урусов. – Вдобавок можно обвинить посла в том, что именно его подкупил боярин Годунов. Но это – если Нуржан прав. Что она задумала на самом деле, мы не знаем. И ей допрос устроить не можем.
– Значит, этот – албасты?.. Ораз Онданович, что за зверь – албасты? – спросил Деревнин.
– Это огромная страшная женщина, с когтями, бегает голая по степи, нападает на людей. Если это самка, то ведь должен быть и самец-албасты.
