class="p1">— В хороших, — повторил Подлески и занёс это в протокол досмотра. — А знаешь ли ты, любезный, что он вор?
— Нет, да что вы, такой честный человек. Неправда, что он вор, — произнёс цыган.
— Честный, говоришь, человек?
— Кристалл, как есть кристалл.
— Ага, — сказал старший следователь. — А откуда у этого «кристалла», как ты выражаешься, три судимости? И одна из них за ограбление церкви.
— Так наговоры это, он человек тихий, смирный. А злые языки валят на него всё, что попадя, потому как он есть безобидный и безответный.
— Безответный? — переспросил Подлески.
— Безответный, — подтвердил задержанный.
— А как же твой безобидный и безответный Попеску три года назад нанёс два ножевых удара моравскому цыгану. Причём на рынке, при большом скоплении людей.
— Так с кем не бывает, выпил, наверное. Да и что там говорить, если всем известно, что эти моравцы — жулики и воры. И я на них плюю, потому что они даже у своего брата-цыгана своровать могут. Досада одна, а не соотечественники. В прошлом годе так коня у одного из наших чуть не увели, насилу поймали. А он уже кастрированный.
— Вор? — спросил Вальдерони.
— Что вор? — не понял цыган.
— Вор кастрированный?
— Да нет же, зачем же вор, — ухмыльнулся цыган, — конь. А вора кто же кастрирует, дураки одни. Мы воров не кастрируем. Не-а. Мы его в колодце утопили и дело с концом.
— Это в каком колодце вы его утопили? — поинтересовался Подлески.
— Там, где словили, там и утопили, у рынка.
— Так это из-за вас, идиотов, пришлось колодец засыпать? — улыбнулся Вальдерони.
— Почему же это из-за нас? — не согласился задержанный. — Это моравец вонял, а не мы.
— Будем оформлять признание? — спросил Вальдерони, обрадованный таким поворотом дела.
— Да ну их, — отмахнулся Подлески, — утопили конокрада — да чёрт с ним. Дело-то уже давно закрыто.
Он опять стал читать что-то в своих бумагах, а цыган в томлении ёрзал на своей табуретке в ожидании продолжения допроса и тяжёлых ударов по голове.
— А знаешь ли ты, любезный друг мой, — продолжал старший следователь, — что этот самый Попеску, твой сосед, утверждает, что кофе воровал ты. А с тобой — и Еремей Кожогоу, и его брат, Бата Кожогоу. И что вы просили его спрятать кофе у него в сарае. А потом вывезли кофе в неизвестном направлении. Вот, здесь записаны показания Попеску.
С этими словами следователь подошёл к задержанному и протянул ему листок бумаги. На листке был список похищенного из прачечной белья, но Подлески не придавал этому значения.
— Читай, читай вот это, — он ткнул пальцем в строку, которая гласила: «а также четыре пары женского белья шёлкового, розовой и белой расцветки. Причём белое бельё понизу отстрочено кружевом и без резинки. А розовое — понизу на манжете». — И вот тут читай, — следователь ткнул пальцем в последнюю строку, которая гласила «… с тем уповаю на Господа нашего Иисуса Христа и на полицейские органы, чтобы они изловили негодяев, своровавших два тюка белья. После чего сломают им руки и оборвут им уши, чтобы больше неповадно было воровать бельё из моей прачечной. С любовью и преданностью Карло Казалья».
Естественно, следователь не дал вчитаться цыгану. Он тут же убрал листок от задержанного и спросил:
— Всё понял?
— Ничего не понял, — обескуражено вытаращил глаза цыган. Естественно, он ничего не мог понять про женское нижнее бельё, так как не умел читать.
— Хорошо, — удовлетворённо произнёс следователь, собираясь разъяснить ему суть дела. Он поднёс лист со списком к своим глазам и начал «читать». — «А затем Еремей Кожогоу», — тут следователь сделал паузу, — сейчас начнётся про тебя, — «… и Рубен Мотря пришли ко мне и спросили, можно ли у меня подержать девять мешков кофе, которое они украли в порту». Ну что, Рубен Мотря, было такое или нет?
— Не было, — цыган даже попытался вскочить со стула в праведном гневе, но бдительный Вальдерони урезонил его при помощи всё того же свода законов от тысяча восемьсот девяностого года. — Ой, горе мне горькое, — всхлипывал задержанный, — ой, злой же рок мне на голову.
— Верно, — обрадовался Подлески, — верно говоришь. Горе тебе в виде десяти лет каторжных работ. Тюрьма тебе, брат. А зачем кофе воровал?
— Не брал я, — зарыдал цыган, — не брал, собака Попеску наговаривает.
— Собака Попеску? — удивился старший следователь. — Ты только что говорил, что он кристалл-человек?
— Собака он, собака и есть, — продолжал рыдать Мотря, — в позапрошлом годе у меня курь пропал. Пошёл я искать по дворам. Гляжу, у Попеску ао дворе перья белой масти валяются. Я своего куря знаю, и перья его признал сразу. Подхожу к Попеску и говорю: «Попеску, зачем взял моего куря?». А он мне отвечает: «Рубен, брат, как ты мог обо мне так подумать? Цыган у цыгана не ворует, да и курей я не ем, у меня от них изжога». А я ему: «А откуда пух моей масти по всему твоему двору?». А он: «Так это, наверное, кошка куря слупила. Уж ты не волнуйся, я её накажу, мало не покажется». А сам смеётся, морда.
— Подлец, — констатировал Вальдерони.
— Хуже, — отвечал цыган.
— Так, значит, ты кофе не брал и даже его не видел? — спросил Подлески.
— Даже не видел.
— Хорошо, — согласился старший следователь и встал. Он начал ходить по комнате взад и вперёд, заложив руки за спину, и о чём-то сосредоточенно думал. А задержанный в нетерпеливом волнении следил за его передвижениями, ёрзая на своём табурете. — Хорошо, — повторил Подлески, останавливаясь, — а хочешь ли ты в тюрьму, любезный мой Рубен Мотря?
— Я? Упаси Бог. Что же вы такое говорите, нипочём не хочу. У меня жена дура, сразу коня продаст, не любит она его, он её по весне в брюхо лягнул. Так что мне в тюрьму — никак.
— Хорошо, — опять удовлетворённо кивнул следователь. — А понимаешь ли ты, Рубен, что у тебя только два пути: либо в тюрьму садишься ты, либо посадишь своего соседа Попеску? Что ты выбираешь?
Застигнутый врасплох таким
