Михаил запустил руку в карман и достал сложенный листок бумаги.
— Вот его адрес и телефон.
Надя взяла помятый листок дрожащей рукой и уставилась на него в изумлении. Господи, как же это неожиданно! Точно снег на голову! Теперь нужно привыкать к тому, что он в Шанхае, совсем рядом, что он любит ее так сильно, что оставил свое прибыльное дело в Маньчжурии, чтобы быть с ней, что он снова обнимет ее… Щеки покраснели, потом жар разлился по всему телу. Алексей! Здесь! Ждет ее! Боже, как же ей хочется поскорее увидеть его! Что он скажет? Что скажет она? От круговерти мыслей у Нади закружилась голова.
На улице она попрощалась с молодыми людьми и смотрела им вслед, пока они не свернули с Рут Сейзунг на Рю Ратард. Все еще ошеломленная неожиданной новостью, она слушала затихающий голос Михаила и тихий смех Марины. Почему, почему Марина не выбрала Мишеньку? Надя отдала бы все на свете за то, чтобы рядом с ее единственной дочерью был этот добрый и нежный человек, а не холодный, отстраненный немец. Михаил любил бы ее сильно и трепетно. И как может Марина ничего не замечать? Впрочем, сейчас не время думать об этом. В эту минуту ей хотелось в полной мере насладиться собственным счастьем, ведь здесь, за углом, ее ждет любимый. Но сперва ей нужно вернуться домой, предстать перед Сергеем и притвориться, что ничего не случилось.
Всегда, всегда она скрывала свою тайну от Сергея. Как долго она собирается оберегать его? Все хорошо в меру. Нужно рассказать ему об Алеше и о своей любви, которая выжила и ничуть не увяла за все эти годы. Настало время Сергею принять это.
Надя решительно развернулась, села на трамвай и поехала домой.
Глава 34
Когда они прошли половину Рю Ратард, Михаил вдруг остановился.
— Слушай, это просто глупо, Марина! Давай не пожалеем денег и возьмем велорикшу. Чем быстрее мы выберемся из китайских трущоб, тем лучше. Я видел достаточно замерзших тел, раздетых нищими догола, и задерживаться тут надолго у меня желания нет.
Марина поежилась.
— Сейчас весна, так что замерзших мы не увидим.
— Все равно. Я через этот район на велосипеде на работу езжу. Не место здесь для прогулок.
Михаил махнул проезжавшему велорикше. Когда они сели, Марина вздохнула.
— Вот же упрямый! Каким был, таким и остался. А что, позволь узнать, случается, если что-то выходит не по-твоему?
Михаил дружески похлопал ее по плечу.
— Ну я же должен иметь какие-то недостатки. Если бы я был святым, у меня бы и друзей не осталось вовсе. Вот представь себе, каково это — дружить со святым. Страх да и только!
Марина не удержалась и захихикала.
— Ты неисправим. Все время меня смешишь. Спасибо, Миша.
На последних двух словах голос ее слегка задрожал, и она сделала вид, что закашлялась, но Михаил, похоже, уловил это, потому что наклонил голову набок, чтобы посмотреть ей в лицо.
— Эй, ты чего это, а? Ну-ка соберись!
Марина не ответила.
— Расскажи о моем отце, — задумчиво произнесла она. — Какой он?
— Он хороший, замечательный человек, — ответил Михаил. — За эти две недели у меня было время его узнать. Я подумал, что ему будет тяжело одному в незнакомом городе, ну и уговорил его пожить у меня. Умный и благородный — вот какой он. Я ни разу не слышал, чтобы он пожалел о том, что бросил свое дело в Маньчжурии. А это, знаешь ли, довольно серьезный поступок для человека его возраста. Впрочем, выглядит он хорошо и полон оптимизма.
Михаил покосился на Марину.
— Твоей матери повезло, что ее любит такой человек. Надеюсь, скоро они будут вместе.
— Я тоже. Никогда не понимала, почему дядя Сережа так невзлюбил его. А мне хочется узнать его получше. Мне кажется, маме не нужно так уж заботиться о дяде. Лучше бы ей рассказать ему, что мой отец жив и приехал в Шанхай.
— Не тебе решать, Марина. Она сделает это, когда посчитает нужным.
Марина не ответила. Конечно, Михаил прав. Она не должна вмешиваться в сердечные дела родителей. У нее и без этого есть о чем подумать. После трех лет брака она перестала видеть в своем муже любящего, ласкового мужчину. Их отношения свелись к обязательным скучным раутам в консульстве и поверхностным разговорам дома, причем последние становились все мрачнее и мрачнее по мере того, как Германия медленно, но уверенно проигрывала войну. Да, еще механические совокупления по расписанию, без души, заканчивающиеся всегда одним и тем же: его удовлетворенным рычанием и ее разочарованием. Она чувствовала себя вещью и пыталась убедить себя, что на Рольфа так влияют перемены, происходящие в мире, и что, когда война закончится, он станет мягче, а пропасть между ними, которая ширилась с каждым днем, исчезнет. Кто знает, может, так оно и будет, но сейчас Марина уже не была уверена в искренности их любви. Она примет решение потом, после войны…
Выходя с Рольфом в свет, Марина надевала любезную маску перед его немецкими друзьями, которые щелкали каблуками, припадали к ее руке и… ловко не пускали ее в свой мир. Марина полагала, что ей с успехом удается прятать свое разочарование в браке, и для нее стало неприятной новостью, что мать о чем-то догадалась. И почему это матери считают своим долгом всю жизнь поучать детей? Марина поерзала на сиденье.
— Эй, подруга, ты меня слышишь?
Голос Михаила заставил ее вздрогнуть.
— Просто задумалась. О, мы уже почти приехали.
Они въезжали в лабиринт узких улочек Нантао с их красными и зелеными вывесками, испещренными иероглифами, под которыми стояли проститутки в обтягивающих ципао[21]с разрезами во все бедро и с намалеванными на щеках красными кругами.
Когда завернули за угол, в нос им ударила смесь отвратительных запахов — рыбы, на соевом масле жарящейся над углями в пятигаллонных канистрах, кипящих супов с горчицей и лапшой, и главное — тошнотворный чесночный смрад, который, казалось, впитался в булыжники мостовой.
Марина направила велорикшу к ряду жмущихся друг к дружке маленьких домиков с черепичными крышами. Остановился он перед дверью, завешенной синей тряпкой. Как только Марина выпрыгнула из повозки, из дома, откинув тряпку, вышла молодая женщина и вылила из ведра грязную после стирки воду на землю. Тут же воздух наполнился запахом желтого хозяйственного мыла. Марина отпрыгнула в сторону, чтобы на нее не попала горячая мыльная вода. Женщина засмеялась и извинилась звонким голосом. Марина поняла лишь несколько слов шанхайского диалекта и отмахнулась от извинений.
Внутри на утоптанном земляном полу стояли пустые ведра и лежало стираное белье, а всю середину неприглядного обиталища занимал квадратный вишневый стол, заваленный махровыми полотенцами. На нем же женщина постарше гладила рубашки тяжелым утюгом, через боковые отверстия которого было видно раскаленные угли. Женщина подняла взгляд на Марину и кивнула в угол комнаты. Там, на убогом деревянном лежаке, накрытом соломенным матрасом, лежала девочка. Ее забинтованная нога покоилась на сложенном в несколько раз стеганом одеяле.
