– Что вы делаете?
Эльга рывком села.
Негодяй Сист отступил, пряча кувшин за спину, потом поклонился и мимо командира торопливо протиснулся вон из палатки.
– Простите, госпожа мастер.
– Теперь точно в гусеницу! – крикнула ему вслед Эльга.
Капли стекали в вырез платья, торя ледяные дорожки.
– Это я виноват, – наклонился, подавая ей кусок чистой ткани, господин Некис. – Превращать в гусеницу можете меня.
– Вас я превращу в муравья, – пообещала Эльга.
Сон витал где-то рядом, за левым или за правым плечом. Достаточно было склонить голову в ту или иную сторону. Но потом что, опять становиться деревом?
Так, берем себя в руки.
Эльга пошевелила плечами и привстала. Лицо она растирала, пока кожа не начала гореть. Грубоватая ткань даже несколько раз царапнула щеку.
– Вы знаете, – спросил господин Некис, – что ваши Башквицы, которые из листьев, теперь шелестят без умолку?
– О чем?
Эльга заплела волосы и спрятала их под платок.
– Обо всем. Достаточно легкого ветерка, чтобы каждый отметился какой-нибудь фразой. И, что удивительно, они не повторяются.
– А к Ружам не лезут?
Господин Некис помог девушке встать и отвернулся, давая ей привести платье в порядок.
– Это пока нет. Но Ружи уже ждут.
– Ой!
– Именно поэтому я приказал Систу вас слегка полить.
– А что, я долго…
Они вышли в лагерь, и Эльга умолкла. Было глубоко за полдень. Раздавались выкрики тренирующихся воинов. Железо постукивало о щиты. Сушились разложенные на жердинах рубахи и горжеты. Вымпел с красным пушистым зверем развевался по ветру над командирской палаткой. Солнце висело еще высоко, но уже не над головой, сбоку.
– А листья привезли? – спросила Эльга, торопливо прыгая по мосткам.
– Утром еще, и те и другие. Я Ружам тоже наказал.
Господин Некис вроде бы не торопился, двигался лениво, но так ладно, что держался вровень. И уж точно ставил ногу не в пример тише.
– Это хорошо.
– Когда заканчиваете?
– Завтра. Надеюсь, что завтра.
– Быстро вы.
Ружи стояли такой же тесной толпой, как и Башквицы.
– Забирайтесь на лавки, – сразу скомандовал им господин Некис.
Растрепанный бородач вышел вперед.
– Да мы с Башквицами… – начал он.
В общем, на одной лиге с ними в поле никто из Ружей не сядет. Хоть бы насильно заставляли. А тут, простите, на одном заборе! Почти что бок о бок. Разве правильно? Нет! Сейчас еще олень последует, подумала Эльга.
И точно!
– Еще мой прадед, – заговорил бородач, – однажды подстреливший оленя…
Кошмар! Будто вчера вернулось!
Эльга нырнула в палатку и принялась набивать сак свежими, пахучими листьями. Голос бородача жужжал назойливым насекомым.
– …сено… олень… негодяи…
Тьфу на него!
Листья ласкались о пальцы. Они сообщили Эльге, что в Салланце был большой торговый день и северные дикари навезли с десяток подвод мехов. Господин Астараго, кажется, совсем оправился, его видели в саду – он тренировался с мечом. Вспышку плясуньи обнаружили в самом южном вейларе – Хаюрхе. Там же, в одном из малых местечек, заметили Илокея Фасту – он был то ли не совсем здоров, то ли сильно пьян.
Всюду собирались отряды. Они стягивались к столице Края. Из-за них часто было не пройти, не проехать. В Дивьем Камне шли дожди. По западным городкам и кобельцам ползли жуткие слухи о том, что войско разбито и отступает, что трупы усеивают приграничные поля, что некоторые отряды и мастера боя перешли под руку тангарийцев.
О мастере смерти, впрочем, листья предпочитали не шелестеть. Совсем. Будто его и не было. Может, погиб?
Когда Эльга вышла из палатки, Ружей господин Некис уже успокоил. Старшие недовольно восседали на лавках, дети стояли на задах, в середке хмурились мужики. Ристака среди них не было.
Эльга подтащила сак. С Башквицевой половины букета тут же поползли шепотки:
– Ты смотри, она сейчас на нашу голову и Ружей набьет.
– А ничо. А посмотрим.
– Чтоб у нее пальцы отсохли.
Эльга повернулась к Ружам. Посмотрела, раскрыла горловину сака.
– Завтра – последний день. Жду вас к полудню.
– А Башквицы? – раздался от лавок негромкий голос.
– Они будут тоже.
– Зачем?
– Увидите.
– Век бы их не видеть!
– Ну-ка! – прикрикнул господин Некис. – Побольше уважения. Госпожа мастер, – ободрил он Эльгу, – работайте спокойно. Самого прыткого я обещаю упечь в Салланцу.
Эльга кивнула.
Итак. Свежие листья просыпались на дерево, на едва обозначенные фигуры. Свитки и малахаи, шеруги и штаны, а под ними – движения души, желаний, чувств, боярышник, и яблоня, и орех, и много чего еще, спрятанного под спудом осины и рябины.
И ненависть. Вражда.
Эльга чувствовала ее под напряженными пальцами, как шипы и колючки, проросшие сквозь людей, как тонкие красные нити, натянутые между противниками и угрожающие жестоко порезать руки. Чем явственней прорисовывались Ружи, тем больше нитей протягивалось от лиственных Башквицев.
– Нелюди!
– Воры!
– Убийцы!
Ружи отвечали тем же. Листья складывались в оскалы, громоздились морщинами, гримасами, на шеях набухали жилы, сверкали злым блеском глаза.
– Свиньи!
– Ублюдки!
Закусив губы, Эльга пыталась сдержать рвущуюся из-под пальцев ненависть, и ноготь мизинца звенел, отсекая нити. Ох, сколько всего накопилось за годы и годы! Они поправляла и поправляла лица, добавляла ивы и папоротника, гасила разгорающийся пожар горечавкой и медуницей, едва не плача от подступающего бессилия.
– Прекратите, – шептала она. – Прекратите.
Листья клацали зубцами. Ружи и Башквицы шипели, переругивались и, казалось, сбивались на заборе теснее. Скрипели доски и поперечины, будто два местечка совместно раскачивали их, чтобы затем столкнуться.
– Все, не могу.
Эльга отступила и отвернулась от букета, ставшего вдруг чужим.
– Госпожа мастер.
В темноте качнулся фонарь, а за фонарем обнаружился господин Некис.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Ничего, – сказала Эльга. – Темно.
– Почти ночь, госпожа мастер.
