Те, кто создаёт проблемы ради привлечения внимания, не заслуживают сострадания.
К голосу добавилась тоскливая музыка.
— Мил-
Ладно.
Всякому терпению рано или поздно приходит конец. Поздравляю, мадам, вы достигли дна этого колодца.
Лукьян резко сел, хмуро уставившись в стену перед собой.
Насколько можно было судить прямо по ту сторону стены находилась изначальная предполагаемая жертва этой ночи. Но что-то пошло не так.
Он достал из кармана две записки. Одна из них была написана парсийцами и сообщала о требованиях выкупа за Гордея Змеева.
Вторую же он подобрал здесь, на стойке регистрации.
Это был совсем небольшой лист бумаги, такой истрепанный, словно его очень долго сжимали в руках, и послание в нем гласило:
Наше решение было ошибкой.
Не жди меня.
Я уезжаю как можно дальше, чтобы исцелить свое сердце, но без тебя.
Прости.
Твоя А.
И что привлекло Лукьяна и заставило обратить столь пристальное внимание на вторую записку — обе записки были написаны одним и тем же почерком.
Как интересно.
Паучиха заманивала в ловушку пару, так что она намеревалась делать, заполучив только кого-то одного?
По видимому, в этот год ей бы пришлось довольствоваться лишь собственным ядом.
Она вовсе не ожидала, что судьба подкинет столь неожиданный подарок, как ещё одну заплутавшую парочку.
Было даже как-то жаль эту обнадеженную тварь, ведь пирог, в который она намеревалась впиться зубами, существовал исключительно в ее воображении.
Лукьян аккуратно поднялся, схватил трость и бесшумно выскользнул из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Он наложил на комнату не слишком длительные чары, подавляющие шум, противостоящие огню и ударам и низкоуровневой потусторонней магии.
С некоторыми вещами мужчине следовало разбираться самостоятельно.
Например, стоило дать отворот поворот барышне, которая считала, что флиртовать с чужим мужем — идея хоть куда.
В коридоре витал холодный запах магии внушения.
Первым порывом Лукьяна было постучаться в соседнюю комнату и убедиться в том, что безутешный постоялец все ещё там, в сознании и относительной способности при необходимости держаться в вертикальном положении, но быстро отбросил эту идею.
На всю остальную гостиницу он никаких чар не накладывал, так что постоялец обязательно прибежит на шум, а там будет уже так оживленно, что не придется отвечать на кучу бесполезных вопросов. Таких как:
— Кто ты?
— Где, говоришь, штаны купил? Ну спасибо, я туда ни ногой!
— Откуда ты знаешь, что нам делать?
— Ты уверен, что это не твоя бывшая? Поверь, у меня есть в этом опыт, и так со стороны ситуация — один в один.
По коридорной стене тянулась серия портретов молодых женщин в различных платьях, шляпках и украшениях.
Менялись выражения лица и техника исполнения портретов, но вот само лицо не менялось. Оно было смазанным и лишенным черт, в некоторых местах бумага и вовсе казалась съеденной, как если бы кто-то плеснул на эту часть картины кислотой.
Кажется, ни одно из украденных лиц так и не пришлось по душе, обитавшей здесь твари.
Лукьян поднялся по ступеням на самый последний этаж, прошел по узкому, не освещенному коридору и распахнул дверь, ведущую в небольшую угловую комнату.
Окно в ней было расположено на потолке, из-за чего сидящая в центре комнаты женщина, неспешно перебиравшая пальцами клавиши пианино, казалась одной из звёзд, украшавших низкое темное небо.
На ней было красное платье.
У нее были светлые, немного волнистые волосы, карие глаза, которые светились при улыбке и нежные черты лица.
— Милый, — позвала она, сместившись на табурете так, чтобы всем корпусом повернуться к Лукьяну, теперь ее голос изменился, он звучал знакомо, даже слишком похоже, и все же чуждая ему кокетливая интонация оставляла после себя кислое послевкусие.
— Милый, мне идет это платье? Ох, наверное, тебе оттуда не разглядеть. Подойди поближе.
Она похлопала ладонью по пустующему месту на табурете рядом с собой и сладко улыбнулась.
Какая самоуверенная.
Лукьян прислонился к дверному косяку, покачивая тростью в воздухе.
Ощущение навалившейся на разум тяжести было таким давящим, что ему пришлось несколько раз крепко зажмуриться и проморгаться.
Может, оно бы и сработало, если бы в его голове и без того так не голосили все кому не лень.
А так.
Лукьян недобро прищурился.
— А наглости тебе не занимать, — отметил он.
Улыбка на лице потусторонней собеседницы застыла. Её челюсти плотно сомкнулись, истончая скулы. Глаза почернели, выдавая волнение.
От сгустившейся в помещении магии можно было поджигать свечи.
— Мил-
— Не стоило натягивать это лицо, — улыбнулся Лукьян. — Меня такое твое поведение очень раздражает. Я ведь несмотря ни на что буду смягчать удар, потому что ты выглядишь именно так, понимаешь? Даже один этот разговор уже очень выматывает.
На полу замельтешили крохотные черные точки, и присмотревшись, легко было понять, что это — пауки. Конечно, при таком соседстве, какие ещё насекомые могли бы тут завестись?
Паучиха медленно поднялась с табурета.
Смекнув, что еда не желает прыгать прямиком в ее желудок, она решила сама сделать первый шаг.
Ещё челюсти раздвинулись, являя голодное нутро.
Ее пальцы заострились.
Ее глаза расползлись по лицу.
— Ох, вот спасибо, теперь совсем не похожа.
Паучиха приготовилась к прыжку.
Лукьян медленно вытащил лезвие из трости.
— Знаешь, — сказал он, разглядывая пляшущие на металле блики, — в природе водятся пауки-птицееды, но ты, — уголки его губ выровнялись, а морщинки возле глаз разгладились, — ты, уж извини, определенно не из их числа.
Глава 40
Если бы сны были материальны, они бы уже задушили меня подобно змеям. К счастью, это были всего лишь эфемерные сюжеты, не способные принести с собой ничего, кроме искреннего желания как следует потрясти головой по при пробуждении.
Так сильно, чтобы из этой головы вылетело вообще все до последней мысли. Так или иначе — терять мне все равно было особо нечего, потому что тех мыслей там было кот наплакал, а умных и того меньше, считай, что и вовсе нет.
Мне снилась всякая ерунда, которую, наверное, и запоминать-то не стоило, но я все равно — запоминала в мельчайших деталях, в надежде на то, что однажды всему этому найдется объяснение.
Светлый бальный зал, в котором оригинальная Дафна Флорианская оказалась впервые. Её ослепил свет потолочных люстр, блеск драгоценных камней на платьях дам и — перспектива наконец-то познакомиться с цесаревичем.
Он стоял рядом с Платоном и смеялся над чем-то, а потом, когда Платон повернулся, увидел ее и замахал рукой, приглашая подойти к ним, Дафна тоже кое-что увидела.
Она увидела темный, едва различимый туман, который обхватывал горло цесаревича подобно газовому шейному платку,
