чтобы рассказывать правду.
«Ах, Мэнди, если б ты только знала, если б только знала…»
— Кажется, у него было неплохое чувство юмора?
— Уж не сомневайтесь. И все волонтеры любили его за это.
Пару секунд я размышляю над ее словами.
— Вы, случайно, не подыскиваете новых волонтеров?
— Уж их-то мы всегда ищем, — смеется Мэнди. — А что? У вас есть кто-то на примете?
— Вообще-то, я.
— О! Это было бы чудесно. Уверена, Деннис гордился бы, что вы продолжаете его труд.
— Вряд ли я способна составить ему замену в плане влиятельности, просто в данный момент я вроде как не у дел, так что вы окажете мне услугу… А пожалуй, даже две.
— Две?
— Вы лучше кого бы то ни было другого знали моего отца. И мне хотелось бы знать, каким человеком он был — так кого же еще мне расспрашивать?
Она кладет руку мне на плечо.
— Для меня это будет честь.
— А сейчас я пойду. Наверняка у вас и без меня полно хлопот.
— Уж это точно. У нас тут прямо настоящая стройка из-за ремонта.
Я уже направляюсь к дверям, как вдруг мне приходит в голову одна мысль:
— Могу я поинтересоваться, Мэнди, а почему с сыростью в кабинете отца не боролись, пока он там работал?
— Он сам настаивал, чтобы комнату не трогали. Хотя и взял с меня обещание, что к ремонту приступят в первую очередь, если с ним что-нибудь случится.
По-видимому, Мэнди была одной из немногих, кому отец мог доверять, а где же лучше всего спрятать адресованное мне послание, кроме как под половицами кабинета, о существовании которого посторонние даже не догадывались?
Мы договариваемся созвониться через пару дней, снова обнимаемся, и я покидаю благотворительную организацию. Сейчас мне отчаянно требуется что-то позитивное в жизни, в то время как в главной моей нынешней задаче, расследовании деятельности «Клоуторна», позитивного среди всей этой лжи и коррупции точно не сыщешь. Совсем скоро, однако, этот проект завершится, и волонтерская работа в фонде поможет мне заполнить пустые дни.
Затем я делаю краткую остановку на соседней улице, где ранее приметила цветочный магазин.
Купив дюжину белых орхидей, возвращаюсь в машину и какое-то время просто сижу, собираясь с духом. Как ни иронично это звучит, я вновь стою на краю обрыва — на этот раз эмоционального. Визит на могилу папы может привести к падению, но я все равно должна сделать это. Как он сам выразился в письме, возможно, мне необходимо закрыть эту главу своей жизни, прежде чем уверенно двигаться дальше.
В первый и, увы, последний раз я следую совету своего отца — и завожу двигатель.
39
Пункт моего назначения, Ислингтонское кладбище Святого Панкратия, находится в получасе езды в Северном Лондоне. Мама выросла в Кентиш-Тауне и частенько повторяла, что, когда пробьет ее час, хочет быть похороненной в той же части города. Час ее, увы, пробил слишком скоро, но я сделала все зависящее от себя, чтобы исполнить ее волю. Заниматься организацией похорон до этого мне ни разу не приходилось, и, помню, несмотря на некоторое помутнение сознания, стоимость меня буквально шокировала, в особенности с учетом того, что мама хотела погребения, а не кремации. К счастью для меня, она предусмотрительно потратилась на страховку — хоть и скромную, но в итоге все же покрывшую расходы.
Помимо исполнения маминого желания, кладбище еще и служило мне убежищем, где я могла изливать свою скорбь на протяжении многих месяцев и даже лет после ее смерти. Я провела там несчетные часы, разговаривая с полированной глыбой гранита. Глупо, конечно же, но порой только эти беседы с мамой меня и спасали. По горькой иронии судьбы, совсем скоро мне выпадет первая в жизни возможность поболтать с обоими родителями.
Практически на автопилоте я еду чуть быстрее обычного и на кладбище прибываю за двадцать пять минут. Паркуюсь, беру орхидеи и прохожу через главные ворота. За ними меня встречают два вековых дуба по обе стороны дорожки. А под деревьями несколько десятков ярко-желтых нарциссов напоминают о наступившей весне: настало время новых начинаний, словно бы кричат цветы.
Дорожка змеится в дальний уголок кладбища, где находится могила мамы. Стоит полная тишина, только и слышно, что мои шаги. Метрах в десяти от места я замедляюсь и сворачиваю с дорожки.
В последний раз я наведывалась сюда почти месяц назад, и оставленные тогда цветы теперь являют собой жалкое зрелище. Приседаю на корточки и заменяю их шестью орхидеями.
— Прости, мама, что не заглядывала, — шепчу я, снова поднимаясь. — Столько всякого стряслось… Ох, даже не знаю, с чего начать.
Прикасаюсь ладонью к холодному граниту.
— Я кое-что выяснила… о папе.
Осекаюсь, пытаясь подобрать правильные слова.
— Мама, он невиновен, и я чувствую себя… просто ужасно. Он так хотел, чтобы мы были вместе, одной семьей, да вот только…
В горле у меня встает комок. Слова, что я силюсь произнести, столь отличаются от того, что на протяжении многих лет я считала правдой. Но других слов у меня и нет.
— Если небеса вправду существуют, мне так хотелось бы надеяться, что вы с папой снова вместе и что вы снова счастливы. Он оставил мне фотографии, вас обоих, и на них вы кажетесь такими счастливыми… такими любящими… И еще несколько фотографий со мной, совсем маленькой. Они чуть ли не разорвали мне сердце, но передай папе, что он вправду вызвал у меня улыбку… Он поймет, что это означает.
Рукавом пальто вытираю слезинку со щеки.
— Но мне нужно пойти поздороваться с ним. Я скоро вернусь.
Я оглядываюсь по сторонам в поисках нового погребения и замечаю простой деревянный крест над бугорком свежевскопанной земли.
Собравшись с духом, бреду по траве и опускаюсь перед крестом на колени. На нем прикреплена маленькая латунная табличка, на которой значится лишь имя: «Деннис Шеймас Хоган».
Чувство вины, что терзало меня на протяжении двух недель, обостряется до невыносимости, стоит мне внезапно вспомнить разговор с Пенни в секонд-хенде. Ох, я использовала памятник для отца в качестве инструмента торга, чтобы выбить побольше денег, и еще думала, что скорее спляшу на могиле Денниса Хогана, нежели потрачусь на надгробие. И вот теперь, стоя на коленях перед этим простым деревянным крестом, я все бы отдала, лишь бы вернуть свои слова назад.
— Прости меня, папа, — шепчу я. — Обещаю, совсем скоро я поставлю тебе настоящее надгробие.
Осторожно кладу оставшиеся орхидеи к основанию креста.
— Не знаю, придутся ли тебе по душе орхидеи, но маме
