следующее: я недооценил человека, которого считал своим другом, и за совершенную ошибку расплатился свободой, любимой женщиной и драгоценной дочкой. Этим так называемым другом был Эрик Бертлз.
История эта долгая и запутанная, а мне не хочется перегружать тебя подробностями. Об одном лишь прошу тебя: ни в коем случае не доверяй Эрику, потому что он не тот, кем кажется. Я понимаю, что если кому ты и не веришь, так это мне, и все же тебе следует знать, что мы с Эриком были друзьями еще за десять лет до твоего рождения, и если он не упоминал о данном обстоятельстве, тебе следует задуматься над причинами этого.
Боюсь, Эмма, именно Эрик и организовал мое осуждение за преступление, которого я не совершал.
Вдобавок, словно подлог сам по себе не был достаточно садистским, улики подтасовали столь убедительно, что в итоге я потерял и твою маму. Я провел за решеткой восемнадцать лет, однако мое наказание продолжалось даже после освобождения, пока я пытался доказать свою невиновность. Я знал, что восстановить доверие твоей матери — и, разумеется, твое — можно было лишь отменой приговора.
К несчастью, прежде чем мне выдалась такая возможность, Господь призвал твою маму. А вместе с ней умерла и моя решимость.
Мне не передать словами, как я жаждал быть рядом с тобой в дни и недели после ее смерти. Ты ни за что бы этого не узнала, но я наблюдал за ее похоронами — точно так же, как и провел большую часть своей жизни: прячась в кустах.
Наверняка ты задаешься вопросом, почему я не попытался встретиться с тобой, чтобы объясниться. Как бы мне этого ни хотелось, я боялся, что ты можешь разделить участь собственной матери. Жизнь превратила меня в крайне подозрительного человека, и меня не переставали терзать опасения, что несчастный случай с твоей мамой непосредственно связан с моими поступками. Быть может, меня обуяла паранойя, но я просто не мог пойти на такой риск — зная, что Эрик Бертлз добился твоего расположения, и зная, как низко он пал в прошлом. Ради твоего же блага я предпочел оставаться в стороне — но при этом никогда не переставал думать о тебе.
Должен подчеркнуть, что, хотя я и не виновен в преступлении, за которое был осужден, все же не могу назвать себя безгрешным. С болью вынужден признать, что меня всецело захватили ненависть, гнев и жажда мщения. Поскольку в жизни у меня больше ничего не осталось, месть стала моим единственным товарищем.
Не стану позориться признаниями в собственных преступлениях, но различие между Эриком и мной заключается в том, что карал я лишь заслуживших наказания, тем самым воздавая им причитающееся. И я старался оставаться хоть сколько-то достойным человеком и облегчал жизнь другим. Если мне что и известно о тебе, нисколько не сомневаюсь, что ты доверишься своей интуиции и сделаешь собственные выводы.
Вместе с этим письмом ты найдешь фотографии, которые помогли мне сохранить то немногое, что осталось у меня от тебя и твоей мамы — воспоминания.
Я дорожу как зеницей ока теми короткими четырьмя месяцами, на протяжении которых ты присутствовала в моей жизни, а я был невыразимо счастлив. Я любил тебя с тех самых пор, как впервые взял на руки, и буду любить до последнего вздоха. Момент этот, боюсь, настанет совсем скоро, но знай, что я необычайно горжусь той женщиной, которой ты стала. И хотя я прихожусь тебе отцом лишь номинально, все мои молитвы обращены на то, что однажды тебе захочется побольше узнать о человеке, которым я некогда был — человеком, который вызвал у тебя улыбку.
Пускай я не способен изменить прошлое, надеюсь, ты позволишь мне изменить твое будущее. В конверт вложены контактные данные моего поверенного: все мое отныне твое. Это довольно приличная сумма денег, и ты вольна распорядиться ими по собственному желанию — инвестировать, потратить, пожертвовать. Поступай как хочешь. В любом случае это лишь крупица того, что я тебе должен.
Теперь мне остается лишь попросить тебя об одной услуге. Я подготовился к смерти, приобретя участок на том же кладбище, где похоронена и твоя мама. Участок напротив ее могилы, и хотя не совсем там, откуда я мог бы смотреть на нее целую вечность, но все же достаточно близко. Я не прошу у тебя прощения. Просто однажды остановись рядом и попрощайся со мной. Просить я не имею права, но, быть может, прощание со мной поможет тебе жить дальше.
Береги себя, мой ангел.
Папа
Мне хочется перечитать письмо, но глаза застилают слезы. Меня вот-вот поглотит печаль, каковой я в жизни не ведала, в то время как рассудок мой и без того близок к безумию. От полного крушения меня удерживает один-единственный порыв: немедленно посетить могилу отца.
Непослушными руками я убираю письмо и фотографии обратно в конверт. Встаю и едва лишь принимаюсь рыться в сумочке в поисках носового платка, как дверь в кабинет открывается.
— Эмма, вы в порядке? — мягко спрашивает Мэнди.
Я прикусываю губу и киваю.
— Конверт… Его оставил ваш отец?
Снова киваю.
— Как мне его не хватает, — вздыхает старушка. — Вы даже не поверите.
Она подходит ко мне и обнимает. В любом другом случае я бы отшатнулась, однако в данный момент потребность в успокоении перевешивает врожденную некоммуникабельность. Никогда еще объятья не были мне столь необходимы. Через какое-то время Мэнди отстраняется и произносит:
— Он был хорошим человеком.
— Я тоже это поняла.
— Возможно, вас заинтересует, что наш комитет решил переименовать «Фонд НТН».
— Вот как?
— Да, со следующего месяца мы будем именоваться «Фондом Денниса Хогана».
— Ох, вот это… Не сомневаюсь, он очень гордился бы этим! Как и я.
— Это самое меньшее, что мы можем сделать, — отвечает Мэнди. Она присаживается на краешек стола. — Мы надеемся, что его наследие будет жить еще многие поколения. Ведь мы будем продолжать свою работу, не в последнюю очередь благодаря созданному им фонду.
— Значит, он обеспечил вашу организацию дальнейшим финансированием?
— О да. Он завещал нам некоторую недвижимость, в том числе и это здание. Арендного дохода с этой недвижимости более чем достаточно для обеспечения наших базовых потребностей.
— Что ж, рада слышать, — шмыгаю носом я. — Он вам не говорил, откуда у него средства на пожертвования?
— Я как-то поинтересовалась у него, — улыбается старушка. — А он только рассмеялся да пошутил, что делится награбленным. Думаю, он был слишком скромным,
