я вижу, как он довольно оскаливается, сверкая бусиной пирсинга.
— Справедливо, но бесполезно, — выдаёт парень и неожиданно его горячие ладони очерчивают мою талию, а затем уверенно ложатся на ягодицы. Чуть сжимают, второй раз уже ощутимее, а в следующее мгновение он резко дёргает меня на себя. Так, что я без лишних слов понимаю, насколько серьёзно он настроен.
И я бы, может быть, очаровалась этой прытью, если бы его руки не разбередили ещё не зажившие раны на моей заднице.
— Ты меня с кем-то перепутал, Басов, — дыхание на последних словах перехватывает. Мне в этот момент чертовски обидно, но в то же время я не могу побороть в душе какой-то щенячий восторг оттого, что этот неприступный парень пришёл ко мне в два часа ночи, каким-то немыслимым образом взобрался на второй этаж по балконам, рискуя…
Так стоп! Ничем этот прожигатель не рискует, ясно? Ему просто приспичило, а я себе уже настроила воздушных замков. Дура!
— Убирайся! Иначе клянусь богом, я заору во всю глотку! — вновь отталкиваю я его от себя, что есть мочи, но теперь Басов не пытается снова со мной сблизиться, а только стоит, смотрит исподлобья, дышит словно загнанная лошадь и кривится, как будто бы не знает, что ему дальше делать.
— Я всё тебе объясню, — поворачивается полубоком и нервно облизывает губы.
— А мне уже не надо, — вру я, приказывая себе не реветь перед ним.
— Истома…, — цедит так, будто бы ему и вправду больно.
— Слушай, ну серьёзно? Зачем мне дополнительные сноски, если и без них всё понятно? Славно потусили и разбежались. Так?
— Ни хрена не так! — рубит он воздух.
— Но ведь и это же не всё, Ярослав? — спрашиваю я и вдруг замечаю, как в отчаянии Басов вцепляется в волосы. Мнётся. Протягивает ко мне руку, делает шаг, но я тут же отступаю, отрицательно качая головой.
— Я…, — шумно сглатывает, — виноват, но…
— Нет никаких «но».
Психует. Резко подаётся на меня и зажимает у самой стены, заключая моё лицо в клетку из собственных ладоней. Не даёт отвернуться. Приближается вплотную, пока наши губы не начинают искрить от соприкосновения. Я дышу им. Он дышит мной.
Мне больно! Без него и с ним тоже, чёрт его раздери!
— Истома, я сутки не спал. Забил болт на все организованные для меня встречи со спонсорами, обменял билеты и сразу же после соревнований сорвался к тебе с грёбаными пересадками. С аэропорта сюда. Потому что уже просто не вывозил!
Говорит, а сам комкает подол моей ночной сорочки в кулаках, задирая его всё выше и выше.
— После этого душещипательного монолога я должна пожалеть тебя? — мой голос начинает предательски дрожать, потому что я слышу, как гулко стучит за рёбрами каменное сердце этого мудака, его сбитое дыхание и то, как он сглатывает, втягивая носом мой запах.
Будто бы не врёт. Будто бы впервые мы с ним в равных весовых категориях.
— Прости меня.
— За что именно? — всхлипываю и снова его отталкиваю, но он сжимает меня чересчур сильно. — За то, что кинул меня сразу же после того, как дорвался?
— Я не кидал.
— Ах, вот как? Тогда может быть за то, что не звонил и не писал мне целую неделю?
— Я проспал утром, потом торопился как чёрт и оставил дома телефон, так что…
— Ты совсем ошалел, Басов? А кто тогда в понедельник отправил моей матери несколько интересных сообщений?
— Ты всё равно мне не поверишь, — вдруг замирает парень и форменно обращается в солевой столб. Его тело неожиданно прошивает судорога и он делает шаг назад, упираясь ладонями по обе стороны от моего лица. Всматривается в меня пристально, а затем выдаёт какую-то сущую околесицу. — Но это всё не было специально спланированной акцией. И это главное. Ты поняла меня?
— Что именно?
Ввинчивается в меня взглядом. Чуть наклоняет голову набок. Хмурится. И молчит. А я не выдерживаю, потому что меня разносит изнутри от всего этого второсортного вранья.
— Что там было?
— Где? — задерживает дыхание и даже не моргает, пока смотрит на меня. Словно хищник, который с минуты на минуту собирается вцепиться в шею бедному травоядному.
— В тех сообщениях?
И вот здесь происходит странное — Басов тут же прикрывает глаза и продолжительно выдыхает, будто бы с невероятным облегчением, а затем снова смотрит на меня, но на этот раз так широко улыбаясь, словно бы не было всей этой недели моих слёз, бесконечного отчаяния и разъедающей душу боли.
— Послушай, Истома, я честное пионерское не знаю, как это вышло. Какие-то глюки или, может… п-ф-ф-ф, — разводит руками.
— Это ложь, — после минутного молчания и сканирования друг друга взглядом, шёпотом порешила я.
Вечность трещит между нами по швам и с треском рвётся.
— Кажется…, — прикрывает парень веки и снова легонько толкается в меня, против моей воли высекая из меня искры.
— Что?
— Я люблю тебя, Истома.
— Пф-ф-ф…, — закатываю глаза, но внутри меня рой пьяных бабочек уже взвился в воздух и закружился, оголтело хлопая крылышками. А ещё будто бы одновременно с этим, прямо в сердце мне загнали огромный осиновый кол.
И я не знаю, чего мне хочется больше всего: сдохнуть от горя или от счастья?
— Люблю…
— Ты говорил мне это тысячу раз, — отрицательно качаю головой, приказывая себя не верить его россказням.
— Говорил, да…
— Ты врал! — обвинительно тычу ему пальцем в грудь.
— А теперь я хочу, чтобы ты мне наконец-то поверила.
— Да пошёл ты! — шиплю я, когда он начинает покрывать моё лицо короткими, отрывистыми поцелуями.
— Я не могу, — шепчет горячечно, а затем всё в моём мире вновь взрывается и разлетается в щепки, потому что рот Басова снова набрасывается на меня, а руки подхватывают под задницу и усаживают к нему на поясницу.
Боль отрезвляет, но ненадолго. Стоит только парню завалить нас на кровать и приняться с удвоенной прытью целовать меня. Везде! Перемешивая действия с пылкими, искрящимися искренностью словами.
Или я снова рада быть обманутой?
— Я не хотел всего этого сумасшествия, Истома. Ясно тебе? Думаешь, я не пробовал соскочить, остыть, забыться? Но ничего не получается — ты в моей голове сидишь занозой. Днём, ночью… Тогда казалось, что нет у нас с тобой будущего, а теперь плевать я на всё это хотел! Я его сам слеплю, если надо будет. И по хрену мне на то, что скажет твоя мать. Потому что всё — я вляпался по самые гланды. В тебя!
Так сладко слушать. Так упоительно позволять себе надеяться, что это не очередная отборная ложь. И
