они убедились в слабости республиканской власти[39]. Режим Дольфуса стал продолжением прежнего режима, но с поддержкой современных капиталистов. Его дефляционная экономическая политика проводилась в интересах крупных землевладельцев и промышленников. После того как гитлеровский режим провозгласил в Нюрнберге расовые законы рейха, даже еврейский капитал, в ужасе перед нацистами, начал поддерживать их соперников австрофашистов. Некоторые австрийские капиталисты опасались также конкуренции с германским бизнесом в случае аншлюса. Таким образом, правящая элита и капитал начали демонтаж республики, чтобы заменить ее австрофашизмом. Австрофашизм был креатурой элиты и промышленников в куда большей степени, чем в Италии или Германии. Напротив, австрийских нацистов поддерживали лишь владельцы германских предприятий. Правящий класс по большей части с крайним подозрением относился к радикальному популизму нацистов. Его прямая ответственность за приход нацистов к власти невелика.
В чем состояла мотивация элиты австрофашизма? Была ли она непосредственно классовой? Некоторые открыто это признавали, ссылаясь, как и в других странах, на самозащиту, — они, мол, защищают свои права на собственность и прибыль. Они утверждали, что выбрали фашизм как единственный ответ на социалистическую угрозу. Рассмотрим их аргументацию. Во-первых, говорили они, социализм провозгласил «революцию» и тем поставил под угрозу капиталистическую собственность. Действительно, в 1918–1919 гг., после краха Габсбургской империи, австрийские социалисты провозгласили курс на революцию. Но тут же сами ее испугались: распустили советы рабочих и солдатских депутатов, потребовали прекратить демонстрации, поддержали республиканскую конституцию и не рискнули провести кадровые чистки в армии и государственном управлении. Хотя, в противовес «Хаймверу», они и создали свой «Шуцбунд», это было скорее мерой самозащиты. Позже они не вошли в коалиционное правительство, оставшись верными марксистской догме: социалисты — это партия пролетариата, другие партии представляют враждебные классы, никакое сотрудничество между ними невозможно. Социалисты также считали (и не без основания), что их хотят втянуть в правительство, чтобы потом повесить на них вину за безработицу, вызванную Великой депрессией. Эта непримиримость была тактической уступкой левому крылу партии. Тактически она сработала: левые социалисты не перебежали к коммунистам. Но в стратегическом смысле это была катастрофа. Произошла поляризация политического спектра страны, насилие (которое лучше удавалось правым) стало единственным инструментом решения проблем, что дало возможность социал-христианам начать вычищение социалистов из армии и государственного аппарата. В 1933 г. социалисты начали отчаянно лавировать и даже пошли на компромисс с Христианско-социальной партией. Но было поздно, социал-христиане взяли твердый курс на авторитаризм (Gulick, 1948: II, 1266–1278).
В действительности социалисты в Австрии уже давно стали буржуазными демократами и реформистами. Реформистское крыло было сильнее всего в так называемой «красной» Вене, где региональное управление контролировалось социалистами, получившими по конституции обширные полномочия, включая налогообложение. Муниципальное строительство, образование, социальная поддержка малоимущих были достаточно скромными по бюджету, но этот бюджет составлялся с помощью прогрессивного налогообложения, что раздражало и средний, и высший класс. Масштабное строительство муниципального жилья стало символом межвоенной социал-демократии, а перераспределение доходов — источником бюджетных поступлений (Gruber, 1985; Marcuse, 1985). В результате под ударом оказались доходы богатых, как это обычно и бывает при проведении социально ориентированной политики. Так приобрела актуальность и вторая мотивация имущих классов — страх за свою прибыль. В краткосрочной перспективе этот страх, возможно, был оправдан. Но в долгосрочной перспективе такое перераспределение не снижало прибыли. Этот агрессивный реформизм был на деле полным аналогом тех реформ, что провели чуть позже шведские и датские социалисты, — или тех, что провела после Второй мировой войны, при большем общественном согласии, Вторая Австрийская республика и достигла этим впечатляющих макроэкономических результатов. Не это спровоцировало ответный удар фашистов. Поскольку большинство австрийцев, и особенно австрийских фашистов, жили не в Вене, едва ли достижения австрийского социализма могли стать в их глазах угрозой, требующей немедленного ответа.
Утверждалось также, что фашисты были вынуждены нанести ответный удар, чтобы прекратить пропаганду забастовок, агрессивную риторику, а временами и уличное насилие, чинимое левыми. Но уровень забастовочного движения в Австрии на самом деле не был высоким, а левое насилие после 1920 г. практически прекратилось. Забастовки достигли максимума в 1931 г. и почти сошли на нет в 1934 г. в результате Депрессии и умеренных репрессий. Существовавший полуавторитарный режим был консерваторам вполне по вкусу, и вряд ли бы они его променяли на фашизм или нацизм только из-за забастовок.
Правые часто критиковали социалистов, ссылаясь на одну из статей партийной «Линцевской программы» 1926 г. По их мнению, в ней провозглашалась диктатура пролетариата. Есть смысл процитировать эту статью:
Социал-демократическая рабочая партия должна… оставить за собой право уничтожения классовой власти буржуазии демократическими методами. Но если, вопреки усилиям Социал-демократической рабочей партии, буржуазная контрреволюция будет угрожать демократическим устоям общества, то тогда рабочий класс будет вправе захватить государственную власть через гражданскую войну. И если буржуазия будет сопротивляться революционным переменам, к коим будет стремиться правительство победившего рабочего класса, с помощью злонамеренных мер экономического принуждения, или путем бунта, или вступив в сговор с иностранными контрреволюционными силами, то в качестве ответной меры рабочий класс будет вынужден сломить это сопротивление буржуазии, обратившись к диктатуре (Lowenberg, 1985: 73–74).
Читать этот пассаж — сущая пытка, но, вникнув в него, невозможно обнаружить ничего угрожающего: законно избранное правительство или партия заявляет о своем праве на самооборону в случае агрессии — и не более. В действительности австрийские социалисты демонстрировали крайнее, даже самоубийственное нежелание отвечать на провокации правых (Stadler, 1981). Их боевая организация «Шуцбунд» была немалой по численности (80–90 тысяч), но плохо вооруженной и обученной. Насилием они отвечали только на насилие и действовали лишь в рабочих кварталах. В отличие от фашистских и нацистских штурмовиков, они редко покидали свои пролетарские гетто. Они никогда не пускались на провокации, что было обычной тактикой фашистов. Естественно, что в реальных условиях марши и демонстрации часто перерастали в потасовки, где трудно было найти правых и виноватых. Но крупные мероприятия проводились под неусыпным надзором партийных лидеров, которые страшно боялись «провокаций» со стороны рядовых активистов (Botz, 1985). С уличным насилием у социалистов были связаны печальные воспоминания. В 1927 г. два националистических головореза беспричинно убили двух рабочих-социалистов и были оправданы сочувствующим им судом. Вспыхнул мятеж, запылал Дворец Правосудия. Игнорируя примирительные предложения социалистов, правительство социал-христиан распорядилось бросить на подавление мятежа вооруженную полицию, застрелившую то ли 85, то ли 90 человек из толпы. В официальном рупоре Христианско-социальной партии появилась статья под заголовком «Справедливое возмездие». Социал-христиане, пангерманские националисты, «Хаймвер» и нацисты в один голос кричали: «Большевики! Революция!» Рядовые члены соцпартии негодовали, но вожди быстро охладили горячие головы и ограничились парламентским протестом.
Социалисты прятали головы в песок до 1934 г. и дождались репрессий Дольфуса и яростных нападений «Хаймвера», грозивших перейти
