Книги на французском, на английском, множество учебников, справочников, словарей, военные. А вот полки, целиком состоящие из книг, которые Ева покупала у Каплана. Каплан даже упомянул об этом, удивившись, что таинственная дочь Тобина скупила книг столько, что хватило бы на маленькую городскую библиотеку.
Он нашел полку с Жюлем Верном. Здесь был почти весь Жюль Верн в прекрасном переплете.
– Un capitaine de quinze ans[10], – прочитал он с восхищением, задержав палец на одном из корешков. С наслаждением вынул издание, спустился по стремянке вниз и уселся за стол, открыл, стал читать и, очарованный волшебством повествования, провалился в мир приключений отважного экипажа «Пилигрима».
Пробежал час, другой, третий, шел четвертый – он уже прочел довольно много, приблизился к моменту, когда Дик вот-вот убьет Гарриса, как вдруг где-то в доме хлопнули двери и раздались торопливые легкие шажки.
Данилов вздрогнул, оторвал взгляд от страницы. В дверях библиотеки стояла Ева в своем темно-коричневом, плохо на нее перешитом платьице. Она была взлохмачена и дрожала, придерживаясь за ручку двери, в глазах застыл страх.
– Ева? – поднялся Гриша, пугаясь даже не ее вида и не того, почему она здесь оказалась, а черного, недоброго предчувствия, стеснившего грудь.
– Что ты здесь делаешь, малышка? – проронил он, выбираясь из-за большого стола. Она направилась к нему, боязливо протянув руки. – Кто тебя привез? Бриедис? Но он не мог… Они, верно, только высадились сейчас в Риге.
Она молчала, смотрела на него так, словно меж ее лопаток был всажен нож – качнется сейчас и упадет навзничь. Данилов взял ее за руку и повел к двум креслам у окна.
– Может, они тебя на полпути встретили? Нет, такое тоже невозможно… Ева, милая, скажи, ты ведь не сбежала из больницы?
– Я ее забрал. – В дверях возникла темная фигура в плаще и объемной шляпе. При звуках знакомого голоса Данилов ощутил, как сознание собирается трусливо бежать, бросив бренное тело на растерзание монстру, но прежде чем успел бы повалиться в обморок, он поднял глаза на отцовскую саблю.
«Дик Сэнд смог, и я смогу. Я смогу побороть Гарриса».
Одним лихим прыжком он оказался на столе, встал на носки, упершись одной рукой о край книжного шкафа, и стянул саблю с гвоздя. Он развернулся и в тот же миг отбросил ножны. Ева смотрела на него снизу вверх, в глазах застыло восхищение.
– Тобин, да? – спрыгивая на ковер, прорычал Данилов, принимая боевую стойку. Ну наконец-то его бесконечные поединки с перевернутой фигурой дивана принесут пользу.
Человек в черном плаще и черной шляпе издал тихий не то смешок, не то вздох. Но было в этом звуке столько горечи и сожаления, что Гриша заколебался.
Пришелец медленно стянул шляпу, обнажая плохо стриженые клочки седых волос.
– Нет, сынок, Тобин – это только имя. Исидор Тобин – лишь пустой звук. Я пришел сказать, кто я на самом деле, – молвил он тихим грудным голосом, столь диссонирующим с его ужасным лицом, напоминающим маску. Данилов уже видел его в больнице, слышал его речи. Он был величайший лжец. И о как он похож на Джона Сильвера! Неуместное сравнение придало Данилову уверенности. Он сегодня готов победить всех злодеев: Гарриса, Айротона, Червонную Королеву, Сильвера – всех!
– Зачем вы здесь?
– Мальчик мой. – Данилова передернуло, ведь тот и говорил как Сильвер. – Я не желаю вам зла. Я никому и никогда не желал зла, мальчик мой, но болезнь иногда будто живет своей жизнью. А я просыпаюсь и обнаруживаю себя уже не тем, кем засыпал.
Данилов левой рукой потянулся к стоящей между ними Еве и увел ее за спину.
– Уходите, – выдавил он. Как назло, патетические слова все повылетали из головы. Ева вцепилась тонкими пальчиками в локоть Гриши и дрожала.
– Я знал твоего настоящего отца, Гриша. Я мог бы… тебе о нем многое рассказать. Мы были большими друзьями, он называл меня братом… совсем не зная, что так оно было в самом деле. Как же ты на него похож!
Данилов стиснул челюсти, рот скривила гримаса отвращения. Нет, не похож! Гриша будет биться, будет сражаться саблей, зубами, когтями. Он не такой, как Марк, он умрет, если будет побежден.
– Я и так все знаю.
– О нет… Никто не может знать того, через что я прошел. Я был отвержен собственной матерью, оставлен на кормление волкам в горах Швейцарии, больной лепрой ребенок. Мальчик мой, опусти же свою саблю, сядь. Я тот, на могиле которого начертаны лживые 1856–1861. Я не умер, я сражался за свою жизнь, как мог, и приехал с миром, я привез тебе твою сестру. Я не желаю никому зла.
Данилов в недоумении послушался и опустил саблю, воззрившись на застывшее в дверях черное чудовище, с мольбой протягивающее руки. Сознание пронзила мысль, что перед ним сам дьявол.
– Эвелин, – обратился тот к девочке по-английски, – скажи же своему брату, что меня нечего бояться. Скажи ему, что твой дядя никого не тронет, – а потом продолжил по-русски: – Сегодня я поведал ей правду. Чтобы спасти ее мать от позора, под вымышленным именем Тобина я вступил с той в формальный брак, а ее саму удочерил. Во спасение, ибо Марк не ведал, что творил.
Девочка задрожала. Данилов, протрезвев от ошеломляющей новости, доказывающей, что Бриедис в своих умозаключениях оказался прав, взял ее руку и обнажил запястье.
– Кто это сделал?
– Марк! Марк, не я, клянусь всем сердцем. Лепра – ужасная гидра, поселяющаяся в жилах, под кожей, в мозгу, она сама ведет руку заболевшего. Марк был истинным рыцарем, преисполненным высоких идеалов, но стал убивать и калечить, ведомый демонами недуга.
– Значит, вы и за собой признаете, что убивали и калечили?
– Я болен уже много лет и не всегда был в ответе за то, что делал. Но я выживал как мог. Я знал о своей двуличной сущности. Я старался нанимать честных людей, которые помогали бы мне вести сношение с внешним миром, – врачи, полицейские чиновники, которых командировали следить за моим домом. После случившегося Сосны были объектом пристального внимания полиции. С этой Болгарией… я даже добился аудиенции императрицы. – Тобин опять вздохнул, будто переводил дыхание. – Это величайшей души женщина, истинная государыня – искренняя и бескорыстная – проявила такое живое участие к Марку. А он хотел видеть ее лицо, пораженное язвами проказы…
Гриша наблюдал его сокрушенное выражение лица и молча ждал продолжения, не замечая, как попадает под влияние его тона каявшегося грешника. С одной стороны, открылась страшная правда о выжившем первенце, с другой – имелись дневники Марка, в которых освещались иные грани этой странной, страшной и запутанной истории.
– Я им доверял больше, чем себе, они были здоровы, я – нет. Но алчность людей, почуявших большое состояние, не знает границ. Меня обкрадывали. Я понимал это, когда пошел на сделку и продал кое-что из приданого Евы. Я должен был поступить так, я не видел смысла, почему рабочие заводов должны были терять места, голодать, пока производство стоит, только потому, что я не в силах заниматься делами. Я в этом полный профан. Простите меня, Гриша, не уберег этой части наследства вашего и Эв. Я пытался что-то сделать, но что может старый больной человек? Я поздно выяснил, каким отчаянным негодяем был Гурко, он творил зло под маской Ворона, которую я носил только дома, чтобы не напугать маленькую Эв своим уродством. Клюв в маске нужен вовсе не для устрашения, а чтобы можно было дышать… Знал бы ты, как непросто все время ее носить.
