Она была моим всем. И она должна была стать моей навсегда.
ГОД СПУСТЯ
В больничной палате горел тусклый свет. Я заглянул за занавеску. Одри крепко спала. Не то чтобы я винил ее. Мы оба не спали последние сутки.
Рождение ребенка накладывает свой отпечаток.
Я осторожно закрыл за собой дверь и поставил автокресло, надеясь, что не разбудил ее. Ей нужен был отдых. Я тоже устал, но она сделала всю тяжелую работу. Я просто был рядом, приносил ей колотый лед, держал ее за руку и говорил, какая она замечательная.
Потому что она действительно была такой. Такая чертовски удивительная.
Она свернулась калачиком на боку, приоткрыв губы и спрятав руки под подушку. Я сомневался, что сейчас она чувствует себя очень сексуальной, но, насколько я мог судить, она была прекрасна, как никогда. Я долго смотрел на нее, разглядывал. Ее растрепанные волосы, раскрасневшиеся щеки. Я любил всю ее.
Мой взгляд переместился на крошечную фигурку в люльке рядом с ней, и я подумал, что мое сердце может выскочить из груди.
Наша дочь, Эбигейл, мирно спала. Она была завернута в розовое одеяльце, на ней была маленькая шапочка, которую связала моя мама.
Я не мог налюбоваться, какая она невероятная. Какая идеальная. Я уже провел большую часть утра, просто глядя на нее, и не мог налюбоваться.
Я так сильно ее любил.
Конечно, я понятия не имел, что делать. Реальность отцовства ударила меня по лицу, когда я вчера впервые взглянул на ее розовенькое личико. Я хотел иметь детей с Одри, в этом нет сомнений. Но это не означало, что я был готов к реальной ответственности за жизнь такого крошечного, невинного, прекрасного ребенка.
Хотя, возможно, подготовиться к этому было невозможно. Мне вспомнилось, что Гарретт говорил что-то подобное.
Эбби сморщила нос и поджала губы. Она просыпается? Я не был уверен, но меня устраивал любой повод, чтобы обнять ее.
Мои руки казались огромными, когда я просунул их под маленький сверток и поднял. Я держал ее и снова смотрел на ее лицо. На ее мягкие щечки и крошечные реснички. Ее носик пуговкой. У меня было предчувствие, что она будет похожа на свою маму. Я уже представлял себе ее яркую улыбку.
Она сморщилась, ее лицо скривилось от дискомфорта.
— Прости, — прошептал я. — Я неправильно тебя держу?
Я осторожно положил ее на грудь и прижал к себе. Инстинктивно я раскачивался взад-вперед, мягко поглаживая ее по спине. Через несколько минут она вроде бы успокоилась, и я опустился в кресло рядом с кроватью.
Одри зашевелилась, и ее глаза медленно открылись. — Как она?
— Идеально.
Ее улыбка стала шире. — Она и правда такая, правда? Не могу поверить, что она наша.
Дверь открылась, и из-за занавески появилась медсестра. У нее были короткие светлые волосы, и она была одета в голубую униформу. На бейджике было написано — Джен.
— Как дела? — спросила она, ее голос был мягким.
— Все хорошо, — ответила Одри. — Просто устали.
— Конечно, устали, — сказала она. — Все выглядит отлично и у мамы, и у ребенка, так что у меня документы на вашу выписку. У вас есть автокресло?
Я кивнул в сторону комнаты, где оставил его. — Вон там.
— Отлично. Спешить некуда, но, когда будете готовы, положите ее и пристегните. Мы проведем быстрый осмотр, а затем вы сможете отправиться домой.
Я взглянул на Одри. Ее глаза были широко раскрыты. Я чувствовал то же самое. Они действительно собирались отпустить нас с ней?
Неужели они не понимают, что мы понятия не имеем, что делать?
Джен ушла, а мы не спеша стали собираться в дорогу. Одри переоделась в свой домашний наряд — свободную футболку и джоггеры, в которых она жила всю первую половину беременности. У нас была одежда для новорожденной Эбби, которая оказалась слишком большой. Она вертелась и издавала самые милые звуки, пока мы ее переодевали, но так и не проснулась.
Я не понимал, о чем беспокоится Одри. Она уже умела обращаться с нашей дочерью. Она так ловко пристегнула ее в автокресле, будто делала это сотни раз. Когда мы были готовы, медсестра вернулась и убедилась, что мы все сделали правильно, после чего мы были свободны.
Пока мы шли к новому внедорожнику Одри, было трудно избавиться от ощущения, что это безумие — они не должны отпускать нас домой с настоящим ребенком. Мы покидали относительное спокойствие и безопасность больницы и впервые выводили нашу крошечную, хрупкую дочь в мир.
Меня охватил прилив защитных чувств. Никто не мог встать между мной и моими девочками. Никогда.
Мы установили автокресло, и Одри села с ней на заднее сиденье во время короткой поездки домой. Когда мы добрались до дома, я припарковался рядом с машиной Леджера. Он присматривал за собаками, пока мы были в больнице.
— Я знаю, что Макс и Мэгги — хорошие собаки, но нам нужно быть очень осторожными, пока они не привыкнут к ней, — сказала Одри. — Я не знаю, был ли кто-нибудь из них когда-нибудь рядом с новорожденным.
Я отправила Леджеру быстрое сообщение, чтобы он вывел их на задний двор, и мы могли зайти внутрь без всякой собачьей драмы. — Не волнуйся. Я не позволю им размазывать по ней слюни.
— Эбби, мы дома. Здесь ты будешь расти. Разве это не здорово?
Я окинул взглядом дом. Когда я привез сюда свою дочь, это место приобрело совершенно новый смысл. Это был не просто дом, это был наш дом. Место, где мы собирались растить наших детей. Впереди нас ждали годы празднований дней рождения и Рождества, бои снежками и мороженое в жаркие летние дни.
Моя жизнь была чертовски прекрасна.
Я вышел из машины и вытащил автокресло с заднего сиденья. Эбби все еще спала, и я подумал, не придется ли нам потом за это расплачиваться. Будет ли она спать весь день и не спать всю ночь? Скорее всего. Но мы с Одри справимся с этим вместе.
— Леджер вывел собак на улицу? — спросила Одри, когда мы подошли к входной двери.
— Да. С ними все будет в порядке.
— Я знаю, что с ними все будет хорошо. Просто я так нервничаю из-за всего. Стоит ей только чуть-чуть дернуться, и я подпрыгиваю.
Я убрал ее волосы с лица и заправил их за ухо. — Не волнуйся. Ты самая лучшая мама. У нас все получится.
Ее глаза затуманились слезами, и она прикусила губу. — Я так тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю. — Я поцеловал ее в макушку, а
