Джеральдина Чаплин сыграла свои лучшие роли в саркастических параболах своего первого мужа — великого Карлоса Сауры. Потом играла много, впроброс, словно не задумываясь о результатах, всегда — метко, сочно, но можно без преувеличения сказать, что все вершины актерской профессии ей уже были взяты. С самой первой минуты нашего общения было видно, что непостижимая высота актерского дара отца, до которого ни она, ни кто-нибудь другой никогда, ни при каких обстоятельствах, не может дотянуться, — своего рода камертон ее человеческого статуса. Она держится величественно, независимо, но при малейшем проявлении таланта «оживает вновь», моментально включается в игру беседы — ведь каждое интервью — это своего рода игра. И практически всегда — не на равных. Нам повезло — мы трижды встречались с Джеральдиной Чаплин. И в Швейцарии, на залитых несносным солнцем террасах «Бельведере» — отеля в Локарно, там же, где чуть позже беседовали с Питером Богдановичем, на время воскресившим Чарльза Спенсера Чаплина для фильма «Кошачье мяуканье», и на уже ставших привычными за десятилетие лаунжах Берлинале и, наконец, в Москве, куда она приехала, чтобы возглавить Жюри Московского кинофестиваля. Все эти роли в кино, роли по жизни она ведет достойно, увлеченно — как истинный профессионал, мастер высшей пробы, наконец, как женщина особой красоты и грации. Но присмотришься — и глаз вычислит в дерзком макияже спрятанную от беглого взгляда клоунскую чертовщинку — рисунок над глазом, полузаметный штрих, выдающий родство с тем, кто «весь мир заставил плакать», но смеяться — в первую очередь. И ты понимаешь, что она понимает, какая из ее ролей — главная.
Наследница по прямой
— В этой стране вы чувствуете себя, как дома, или…
— Я обожаю Швейцарию. Я долго жила здесь. Моего отца вышвырнули из Соединенных Штатов, и мы переехали в Швейцарию, когда мне было восемь. В школе я училась в Швейцарии, а потом уехала отсюда, порвала с ней. Я считала, что это самое скучное место на свете. Когда я стала старше, я изменила терминологию. Теперь я считаю, что это спокойное место. Не скучное, а спокойное. Я ее очень люблю.
— А что сохранилось в вашей памяти о съемках «Доктора Живаго»?
— Помню, я была еще совсем молоденькой и глупой и многое пропускала мимо ушей, а не следовало бы, нужно было запомнить всё. Помню, было очень жарко, мы снимали в Мадриде, снег был искусственный. Снимали четырнадцать месяцев, так что иной раз была середина лета, 45 градусов, а нам нужно было облачаться в теплую одежду. Солнце палило, и снег от него разогревался еще больше. Помню, как было жарко, пить не разрешали, потому что иначе выступит пот, а должно казаться, что вам холодно. Но всё равно было очень интересно. Благодаря этому фильму я прочитала роман, за который вряд ли иначе взялась бы. Это замечательная книга.
— Ваш отец хотел, чтобы вы стали актрисой?
— Нет, нет и нет. Отец хотел, чтобы мы выбрали для себя приличные занятия. Хотел, чтобы мы стали инженерами или врачами, или адвокатами, или архитекторами. Нет-нет, он был бы в ужасе. Я пользовалась его именем, а он считал, что это нечестно, несправедливо, но я всё равно оставила себе его фамилию.
— А разве актер — это неприличная профессия?
— Более чем неприличная. Взгляните на всех этих непорядочных людей, которые ей занимаются. Теперь в Америке и в Англии, когда актриса пишет о своей профессии, она пишет не «актриса», а «актер». Потому что «актриса» воспринимается как что-то вроде девушки по вызову или проститутки. Вот такая плохая репутация у нашей профессии. Актриса — та, которая спит направо-налево. Так что все мы, актрисы, в графе «профессия» ставим «актер». Бред какой-то.
— Талант актера — волшебный дар, он дается нам с небес. Но вы стараетесь играть лучше, лучше и еще лучше? Жизненный опыт дает вам такую возможность?
— О да, конечно, стараюсь играть лучше, как могу. Каждый раз, когда я вижу себя в фильме, я ненавижу себя. Я вижу моменты, когда что-то сыграла неправильно, что нужно было играть совершенно иначе. Но я люблю наблюдать за людьми. И когда вы доживаете до определенного возраста, на вас перестают смотреть. Так что я люблю выходить прогуляться, присесть в кафе и просто наблюдать. Человеческий род очень увлекательный. Наблюдать и учиться, учиться для игры.
— Но вы очень знаменитая, непросто, наверное, сидеть в кафе и вот так наблюдать за людьми?
— Знаете, не такая уж я и знаменитая. Мой муж говорит мне: «Нам нужно сесть за этот столик в ресторане, надень-ка свое лицо Джеральдины Чаплин». Но если я такого не делаю, то люди меня особо не узнают, я не скрываюсь ото всех. Не маскируюсь специально, чтобы меня никто не видел.
— Какие свои фильмы вы считаете наиболее удачными?
— Даже не знаю. У меня много хороших и много ужасных картин. Пожалуй, большинство фильмов, которые я сделала в 1970-е — хорошие, их снимали Карлос Саура и Роберт Олтмен, во Франции — Риветт, Рене. Не могу назвать каких-то конкретных фильмов. Я не слишком хороший судья. Я никогда не говорила: этим фильмом я горжусь, потому что им бы гордился мой отец. Он гений, он — это нечто совсем другое. Я получаю большое удовлетворение от своей работы, вне зависимости от результата, что, конечно, ужасно. Мне нравится сам процесс. Если посмотреть на мой послужной список и сказать, что вот я сделала 90 фильмов со всеми этими великими режиссерами, — это всё ничего не значит. Важнее всего следующий, еще не сделанный фильм.
— Были ли периоды, когда кино переставало быть для вас самым важным в жизни? Или когда вы пытались спрятаться от него?
— Нет, я никогда не была настолько важной персоной, чтобы меня преследовали и мне нужно было бы скрываться. Нет, мне всегда хотелось работать с людьми, я всегда старалась по возможности работать, а не наоборот. Мне везло, получалось так, что когда у меня родились дети, когда они пошли в школу, у меня как раз было меньше работы.
— А что вам дали занятия балетом?
— Балет? Дисциплину и контроль. Сначала я хотела быть танцовщицей. Я попала в мир балетной школы. А там мне сказали: «Ну что, юная дева! Балет — это такой коктейль из жизни боксера и жизни монашки». И я подумала: «Боксер и монашка… Да…» Но дисциплина… Я также ходила в церковную школу, там дисциплина была максимально строгой. Мой отец хотел иметь дисциплинированных детей. Так что золотая середина между балетом и церковной школой очень помогла мне в актерстве. Чтобы следовать к правильной цели.
— Когда вы впервые осознали, что ваш отец — гений?
