блюдце с краской.
По лестнице взбегает Ро.
– Что происходит?
– Ш-ш-ш.
Несмотря на свой гнев, я отмечаю, что никогда еще Лили не выглядела настолько сосредоточенной и контролирующей ситуацию. Она снова лезет в рюкзак и достает оттуда маленькую сумочку с инструментами для татуировок. Иглы. Перчатки. Чернила. Немного чернил она выливает в блюдце с масляной краской и скипидаром.
– Вот, Мэйв, держи, – говорит она наконец, протягивая мне иглу.
– Что?
Но я послушно держу иглу как карандаш, крепко сжимая ее между большим и указательным пальцами.
Потом я ощущаю надавливание и на мгновение мне кажется, что протыкаю апельсин швейной иглой, а потом поднимаю глаза и вижу, что вытатуировала черную веснушку на внутренней стороне запястья моей старой подруги.
Я кричу от ужаса, от того, что сделала, от того, что она заставила меня сделать.
Но тут, как ни странно, наступает облегчение. Ощущение того, что потоп вот-вот прорвет дамбу, вдруг исчезает. Я поднимаю голову и впервые встречаюсь взглядом с Лили. Впервые сегодня, но, в каком-то смысле, за все время. Моя маленькая смешная подружка. Только посмотрите, кем она стала.
– Продолжай, – говорит она. – Я могу принять на себя часть твоих забот. Я знаю, что могу.
– Лили, – шепчу я. – Так нельзя. Это не твоя ответственность.
– На моем месте ты поступила бы точно так же.
Я было протестую, но понимаю, что она, наверное, права. Мы не всегда ладили, но всегда были готовы спасти друг другу жизнь.
– Давай, продолжай, – повторяет она.
Я смеюсь, смахивая слезы с лица.
– Я не умею рисовать.
– Умеешь. Все умеют, по-своему.
– И что мне нарисовать?
– Рыбу? – она на секунду задумывается. – Нет. С этим покончено. Нарисуй мышь.
– Почему?
– Потому что Пикачу – это электрическая мышь, – отвечает она. – Но этот долбаный Пикачу у тебя точно не получится.
Я смеюсь, чувствуя, как постепенно спадают страдания и тяжесть, и рисую мышь – какой ее нарисовал бы первоклассник в начальной школе. Большое толстое тело, длинный жилистый хвост, похожие на полумесяцы уши.
– Какой милый мышонок! – восклицает Лили, хотя я еще не закончила. – Мне даже нравится.
Когда же я заканчиваю, внутри меня что-то начинает шевелиться. Печаль и боль уже исчезли достаточно, чтобы освободить место для силы. Для уверенности.
– Ты знаешь, что это значит, Лили? – спрашиваю я, прижимая ее к себе.
Она закрывает глаза, а я физически вижу, как Домохозяйка осваивается внутри Лили. Плечи оседают под тяжестью, грудь расширяется от ужаса. Затем это проходит.
Лили открывает глаза. У нее такое выражение, как будто она с кем-то спорила.
– Ты поговорила с ней?
– Вроде того, – торжественно отвечает она. – Думаю, она не против.
Я разражаюсь смехом.
– Она не против?!
– Ты получишь несколько лет, и несколько лет получу я, – медленно говорит Лили, чтобы убедиться, что она все правильно поняла. – Мы разделим груз ответственности.
Ее слова оседают в нашем сознании как снежный покров, холодный и тяжелый.
– Мы разделим ответственность, – повторяю я.
Фиона решительно закатывает рукав.
– Ладно. Теперь я.
– Фиона, нет, – прошу я.
– Фиона да, – поправляет она. – Лили. Давай делай.
На лице Лили проскальзывает тень паники. Впервые за то время, что она здесь, она выглядит неуверенной.
– Фиона, – снова начинаю я. – Тебе точно нельзя. У тебя слишком много дел. Слишком много планов и целей. Ты же не можешь пожертвовать целыми годами жизни.
– Не говори мне, что я могу, а что не могу, – решительно говорит она. – Ну же, Лили.
Лили продолжает сомневаться.
– Я…
– Послушайте, – деловито и немного грубо рассуждает Фиона. – Вы разделили ответственность на двоих, и Мэйв стало легче. А если мы разделим ее на троих, то станет легче всем.
– На четверых, – говорит Ро, выходя на лестничную площадку и закатывая рукав.
Мы с Лили настороженно переглядываемся. Только не Фиона и не Ро. Такие целеустремленные, полные планов и надежд, с такими блестящими перспективами.
– Вы двое не можете провести всю жизнь привязанными к Килбегу, – говорю я.
– И что теперь, оставлять судьбу всей страны на вас двоих? – с ухмылкой спрашивает Ро.
– Ага, и через пять лет увидеть, как все здесь умерли, – усмехается Фиона, хотя выражения лиц у обоих очень серьезные.
– Да, я хочу уехать из Килбега, – продолжает Фиона. – Но я не могу, зная, что ты взвалила на себя такое бремя. И зная, к чему ты приговорена. Не могу. Просто не могу.
Она смотрит на нас с Лили; глаза ее пылают, ноздри раздуваются. И она совсем не шутит. Она правда так считает.
– Итак, либо вы не делаете мне татуировку, и тем самым убиваете мои мечты, потому что я обязательно останусь здесь, чтобы заботиться о вас. Либо вы делаете мне татуировку, и я уезжаю, уже меньше волнуясь о вас. Я могу уехать, только если буду знать, что вернусь и выполню свою часть сделки. Проведу некоторое время здесь – сколько лет там мне выделят. Таковы мои условия.
– Боюсь, такие же условия и у меня, – говорит Ро с таким взглядом, будто добавляет: «Я не позволю тебе страдать, если я тоже могу страдать».
Фиона присаживается первой и просит сделать ей на запястье маленькую татуировку в виде сороки.
– Одна к печали… – предупреждает ее Лили, напоминая старую считалку и суеверие.
– Только не в Китае, – подмигивает Фиона. – Там сороки считаются символом удачи. Никакой ерунды про печаль.
– Мы не в Китае.
– Подумаешь. Незначительная деталь.
Тут она резко вздыхает, и не только от боли, доставляемой иглой. Через нее проходят волны горя, агонии и ответственности. Она осознает, что теперь она тоже защитница уязвимых, и понимает всю тяжесть этого знания.
– Сделай мне зайца, – говорит Ро, когда Лили с неохотой снова достает чернила, перехватывает мой взгляд и добавляет: – Ну, я же подношение, не так ли?
К этому времени по лестнице поднимаются Манон и Аарон.
– Что происходит? – спрашивает Аарон, но мы только цыкаем на него.
У нас заканчиваются чернила и заканчиваются оставшиеся от фрагмента портрета Домохозяйки краски. Наблюдая за тем, как на запястье Ро обретает форму заяц, я размышляю о том, смогу ли я когда-нибудь простить себя. Ро вздрагивает и кашляет; заметно, что ему не по себе. На него как будто наваливается тяжелый груз, но он все же распрямляет плечи.
Трудно описать чувство, которое охватывает нас после этого. Точнее, сочетание чувств, которые наслаиваются друг на друга и кажутся плохо совместимыми друг с другом, как неудачно подобранные детали одежды. Я впервые задумываюсь о том, что мы вступаем в новый этап жизни, этап молодости. Совсем недавно мы были детьми, а теперь вступаем на неизведанную территорию, похожую на покрытое снегом поле, на котором каждый из нас оставляет
