Ужин превратился в пир торжества, к каждому блюду сервировали не менее трех сортов вина, на десерт в честь благополучного возвращения Мары мадам повариха приготовила ее любимые тарталетки с земляникой, а после ужина в гостиную подали шампанское.
Поскольку на улицах было неспокойно, в этот вечер их не потревожили визитеры, и все были этому рады. Завязался оживленный спор о политическом положении. Рольф полагал, что Луи Филипп мог бы выстоять и пережить кризис, строго придерживаясь своей позиции и не отступая ни на шаг. Родерик не согласился с отцом: он утверждал, что какие-то уступки необходимы, чтобы продемонстрировать добрую волю короля, показать, что он не чужд прогресса, что ему известно о переменах, произошедших во французском обществе за последние сорок лет Бабушка Элен, как будто помолодевшая от того, что снова оказалась в компании молодежи, согласилась с Рольфом. К ней присоединилась и Джулиана. А вот Анжелина поддержала мнение сына. Мара тоже внутренне приняла его логику. Мнения гвардейцев разделились, каждый шумно и многословно пытался доказать свою правоту. Но, несмотря на разногласия и на ощущаемую всеми серьезность ситуации, сошлись на том, что дело небезнадежно и даже поправимо, если удастся избежать кровопролитных столкновений королевской власти с реформистами.
Родерик рано покинул собрание, извинившись и сославшись на ждущее его неотложное дело. Вскоре после этого Мара почувствовала, что усталость от пережитых приключений вкупе с вином, которое она выпила за ужином, нагоняет на нее сон. Ей с трудом удавалось держать глаза открытыми. Поцеловав бабушку и попрощавшись со всеми, она тоже покинула гостиную.
Она думала, что Лила ждет ее в гардеробной, но девушки там не было. Мара прошла в спальню, полагая, что горничная выкладывает ее ночную рубашку на постель или добавляет дров в камин. На ходу она вынула шпильки из волос, и тяжелые косы, разворачиваясь, упали ей на спину. Она принялась отыскивать оставшиеся в волосах шпильки, потом вскинула голову и замерла: Родерик сидел, откинувшись, в кресле у огня, скрестив вытянутые ноги и сцепив руки над головой. В его глазах горел глубоко запрятанный огонек, пока он смотрел на нее, на черную волну волос, на приоткрывшиеся от удивления губы и плавный изгиб груди, подчеркнутый поднятыми к голове руками.
Наконец она закрыла рот.
— Так вот какое неотложное дело заставило тебя уйти из гостиной?
— Это очень важное дело. Можно сказать, стратегическое. Фланговый маневр.
Одним плавным движением он поднялся с кресла и подошел к ней.
— Понимаю. Хочешь обойти с фланга своего отца.
— Я счел, что это будет выглядеть более по-сыновнему, чем прямое противостояние. Ему нравится считать себя всемогущим. Он думает, что это всем на пользу. Все это очень мило, иногда он действительно бывает прав, но только не в этом случае.
— Ты его очень любишь, — заметила Мара.
Она сама не знала, чему тут удивляться, но тем не менее удивилась.
— Он мой отец, — простодушно отозвался Родерик.
Ее усталость как рукой сняло. Она отвернулась от него и бросила через плечо:
— Теперь тебе придется остаться здесь до утра, чтобы не попасться ему на глаза.
— Возможно, — согласился он и, подхватив длинную прядь черных вьющихся волос, пропустил ее между пальцев. — Тебя это смущает?
— Немного, но мне станет легче, как только я избавлюсь от этого вороха одежды. Куда ты отослал Лилу?
— Я? Никуда. Она сама ушла, как только увидела, что я намерен тут обосноваться.
— В самом деле? — с недоверчивой насмешкой спросила Мара.
Он взял ее за плечи и притянул к себе, коснулся губами ее шеи на затылке и проложил дорожку поцелуев по спине, пока расшнуровывал платье, одновременно продолжая говорить:
— Я иногда… бываю самонадеян… Кажется… я дал ей понять… что сегодня… тебе не понадобится… горничная.
Лука вернулся на следующий вечер. Родерик принял его в гостиной в присутствии всех. Полный собственного достоинства, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной, он стоял у камина, пока цыган шел к нему через всю комнату. Лука отсалютовал, и Родерик кивнул в ответ, но в его приветствии не было тепла.
Впрочем, не было и осуждения.
— Зачем ты пришел? — спросил Родерик, чуть приподняв бровь.
— Я член гвардии, — ответил Лука, высоко держа голову и гордо расправив плечи. Он был в белоснежном мундире.
— Однажды ты нас уже покинул. Что же заставило тебя вернуться?
— Тебе известно, что происходит в городе: марши, баррикады из булыжника. До нас в таборе дошел слух о том, что для подавления бунтов была вызвана национальная гвардия, но гвардейцы побросали оружие и перешли на сторону реформистов. И еще мы узнали, что человек, которому ты не доверяешь, сколачивает шайку. Он собирает всякий сброд, головорезов, на все готовых за свою цену, и говорит, что ему нужна армия, чтобы взять штурмом некий дворец. Ты мой принц. Я могу сослужить тебе службу. Я здесь.
Насмешливая улыбка тронула губы Родерика.
— Говорят, принцы неблагодарны, и это чистая правда. Я не могу обещать тебе руку моей сестры в обмен на твою верность долгу.
— Я этого и не жду. — Цыган бросил быстрый взгляд на Джулиану и тут же отвернулся. Его лицо было бесстрастным: без надежды, но и без покорности.
— Если я доверю тебе прикрывать мою спину, откуда мне знать, что в самый ответственный момент ты не бросишь свой пост ради цыганских кибиток?
— Следуя за тобой, я привык к твоей бурной жизни, мои мысли летят быстрее, каждый день имеет свою цель. Я привык к такой жизни, как курильщик опиума привыкает к маковому дурману. Ради этой жизни и ради тебя я готов перестать быть цыганом.
Родерик пристально глядел на него, взвешивая его слова. В глазах принца горел какой-то загадочный огонек. Наконец он сказал:
— Ты навсегда останешься цыганом. Так и должно быть. Добро пожаловать, Лука.
Он протянул руку, и цыган пожал ее. Гвардия сомкнулась вокруг них с приветственными криками, дружески хлопая их по спинам и толкая в плечи. Джулиана что-то с досадой пробормотала себе под нос. Ее голубые глаза вспыхнули презрением. Она вскочила на ноги и покинула комнату. Лука проводил принцессу похоронным взглядом, но не сделал попытки последовать за ней.
На следующий день, 23 февраля 1848 года, король Луи Филипп, уступив не столько воле народа, сколько желанию толпы, заполонившей улицы Парижа, уволил Франсуа Гизо, министра иностранных дел и самого близкого из своих советников. На его место король назначил человека, придерживающегося реформистских взглядов, графа Моле.
Новость не сразу достигла ушей беснующейся толпы. В тот же вечер толпа собралась у дома Гизо на бульваре Капуцинов, выкрикивая лозунги и размахивая факелами. Для защиты бывшего министра и его собственности были вызваны солдаты. Они стояли, беспокойно ощупывая свои ружья, а толпа росла на глазах и становилась все шумнее. Люди выкрикивали оскорбления, швыряли гнилыми овощами и тухлыми яйцами, просвистело несколько камней. Один из бунтовщиков начал размахивать над головой пистолетом. Неизвестно, случайно или преднамеренно, но пистолет выстрелил. Солдаты выпалили залпом прямо по толпе. Люди стали с криками разбегаться, унося раненых. На земле среди оброненных факелов остались тела двадцати мужчин и женщин.
