– Ну идите же!
Алекс послал ей прощальную улыбку. Он был уже в прихожей, на полпути к входной двери, когда она снова его окликнула.
– Мэм?
– Смотрите, Александр, постройте там побольше красивых домов, вы меня слышите?
Он в ответ торжественно поклонился, хотя и не удержался от улыбки.
– Да, мэм. Именно этим я и собираюсь заняться вплотную.
Миссис Уиггз снова помахала на прощание и скрылась за своей дверью, как всегда, оставив ее полуоткрытой.
Снаружи, в уже сгущающихся ледяных сумерках опять повалил снег. Алекс прошел по Десятой улице до Шестой авеню в поисках кэба. Он и без того чувствовал себя подавленным, а возбужденная толпа пешеходов в теплых пальто, запрудившая в этот рождественский вечер засыпанные снегом тротуары, заставила его еще больше помрачнеть. Каждый спешил к какой-то радостной, желанной цели, каждому не терпелось добраться до места назначения поскорее.
Алекс проводил взглядом не менее дюжины наемных экипажей: все они были заняты пассажирами. Потуже затянув на шее только что полученный в подарок шарф, он решительным шагом направился в обратную сторону от центра города в надежде найти свободный кэб на Четырнадцатой улице, но прошел мимо, невольно увлекшись мигающими огоньками ярмарочных киосков с сувенирами, растянувшихся на четыре квартала от модного магазина «Мэйси» до универмага «Зигель-Купер».
Даже самые безвкусные и бесполезные на первый взгляд предметы, умело расставленные среди присыпанных снегом еловых веток и освещенные керосиновыми лампами, в этот вечер выглядели привлекательно. Уличные торговцы объявляли скидки, торопясь в последний момент продать бронзовые пресс-папье, миниатюрные изображения статуи Свободы, носовые платки, дешевые браслеты и шоколадные наборы. В морозном воздухе витал запах остролиста и печеных каштанов. Двое членов Армии спасения били в барабан и в тамбурин на углу 20-й улицы, призывая прохожих пожертвовать что-нибудь в пользу неимущих.
– Игрушечный поезд для вашего малыша?
Алекс покачал головой в ответ на вопрос старика, стоявшего за прилавком, обтянутым зеленым сукном, но невольно остановился, чтобы полюбоваться искусно выполненной конструкцией из вагончиков, скользивших по рельсам, проложенным среди зеленых холмов из папье-маше, крошечных металлических деревьев и заборчиков, за которыми виднелись фигурки животных. Старик то и дело стряхивал с игрушки снег метелкой из петушиных перьев.
– Точно не хотите? Обрадовали бы малыша в рождественское утро.
– Нет, спасибо, у меня нет малыша.
– Бьюсь об заклад, что есть! Если не свой, так знакомый, – крикнул продавец ему вслед.
Алекс продолжил путь, но на следующем углу снова остановился, да так внезапно, что шедшая сзади женщина налетела на него всем весом.
– Извините, – пробормотал он, неотрывно глядя на крупные снежинки, кружащиеся серебристым нимбом вокруг уличного фонаря.
Справа от него находился защищенный навесом вход в отель «Каннингем». Внушительный швейцар, напоминавший в своей темно-синей униформе с эполетами адмирала в отставке, окинул его доброжелательным взглядом.
– В вестибюле есть телефон? – спросил Алекс.
– Да, конечно.
Багровая ирландская физиономия привратника расплылась в довольной ухмылке, когда Алекс протянул ему доллар. Он широко распахнул дверь перед щедрым клиентом и крикнул ему вслед: «Веселого вам Рождества!», пока тот спешил по красному ковру к стойке администратора.
Телефон, объяснил ему клерк, находится в другом конце вестибюля, в нише за горшками с папоротниками. Алекс направился туда и увидел, что у столика с аппаратом сидит лысый господин с длинными белыми усами, что-то горячо объясняющий в трубку. Сердце у Алекса упало – он решил, что это надолго. Но говоривший вдруг поднялся на ноги, прокричал невидимому собеседнику:
«Ладно, увидимся у Гофмана через десять минут!» – и отошел от телефона. Проходя мимо Алекса, он на ходу бросил:
– Извините, счастливого Рождества.
Алекс сел и взял все еще теплый наушник.
– Номер, пожалуйста? – спросил любезный голос телефонистки.
– Шесть-один-четыре-один.
– Минуточку, соединяю. Счастливого вам Рождества.
* * *
– Я тебя не понимаю, Сара. Уж в чем, в чем, а в ханжестве тебя никак нельзя заподозрить.
– Ханжество тут совершенно ни при чем.
– Правильно, я о том и говорю. Но тогда в чем же дело? Ты ничего не желаешь объяснить. Если бы я могла понять, я бы тебе посочувствовала.
– Лорина, прошу тебя, давай не будем продолжать этот разговор.
Ей хотелось ответить резче, например: «Я в твоем сочувствии не нуждаюсь» (эти слова так и вертелись у нее на языке!), но она удержалась и вместо этого указала на сервировочный столик:
– Хочешь еще кофе?
– Нет. Ладно, намек понятен, я умолкаю.
– Вот и хорошо.
– И все-таки я считаю, что ты ведешь себя глупо. Если ты его любишь…
Сара встала, пересекла гостиную и демонстративно уселась в самом дальнем кресле. Скорчив гримаску, Лорина запустила пальцы в свои короткие каштановые волосы, ее огромные зеленые глаза виновато блеснули.
– Могу я сказать еще одну вещь?
– По правде говоря, мне…
– Только одну, а потом больше ни слова. Не отвергай такую возможность сгоряча, Сара. Подумай о ней – не сейчас, а когда-нибудь в будущем. Только не надо ждать целую вечность. Подумай о том, что ты так поступаешь только по привычке.
– Что это должно означать? Хотя нет, можешь не отвечать, я даже слушать не хочу. Все, Лорина, ты сказала «одну вещь», а теперь давай переменим тему. Как тебе нравится твоя новая квартира?
Бросив на подругу проницательный взгляд, Лорина заговорила о другом:
– Разумеется, я от нее в восторге. Ты бы поняла, в чем дело, если бы зашла на нее взглянуть.
– Я как раз собиралась. Я скоро приду, обещаю.
– А почему бы не завтра? Хотя нет, завтра же Рождество, мне придется навестить маму. Послезавтра? Приходи на ленч. Возьми с собой Майкла.
– Мы с удовольствием придем.
– Отлично!
Внезапно оживленное личико Лорины стало серьезным.
– Ты должна мне кое-что сказать, Сара. Только честно. Ты считаешь, что я плохая?
– Почему я должна так считать?
Но она прекрасно знала, что имеет в виду Лорина. Четыре недели назад, после возвращения из Парижа, ее подруга оставила родительский кров и поселилась в художественной мастерской, арендованной в западной части города. Утвердившись в своем независимом положении, Лорина принялась открыто пропагандировать свободную любовь и избирательное право для женщин, принимала в одиночку визитеров-мужчин, водила дружбу с гомосексуалистами богемного толка и рисовала шокирующе громадные полотна в неоимпрессионистском стиле с изображением обнаженной натуры. В последнее время она стала даже поговаривать об отказе от христианства и об обращении в буддистскую веру. Сара снисходительно улыбнулась и взглянула на Лорину с таким видом, словно та приходилась ей даже не дочкой, а внучкой.
