— Ты ошибся в выборе, — беззлобно произнес он. — Еще увидишь. Эти янки все испортят.
— Я ничего не выбирал. Это вы за меня выбирали.
Мьюр глубоко затянулся. Дым словно надул его — он стал повыше ростом, задрал подбородок.
— Думаю, когда мы вернемся, меня повесят.
— Мы же официально не воюем.
— Лучше бы воевали. Тогда бы меня расстреляли. И я мог бы умереть с сигаре…
Мимо Гранта что-то мелькнуло. Мьюр стиснул кулаки, чтобы защититься, но это был вялый, не наполненный силой жест. Инерция движения вынесла Джексона прямо на Мьюра. Они начали бороться на краю обрыва и, так и не выпустив друг друга из захвата, рухнули вниз.
Грант подбежал и заглянул за край скалы. И увидел только всплеск и больше ничего. Над обоими сомкнулась темная вода. Через несколько минут там, где водоем у подножия водопада вытекал в реку, на поверхности показались тела. На миг они замерли на краю слива и исчезли из виду.
Грант отвернулся. Его нога что-то задела. Предмет проехал по мокрому камню и остановился, застряв во мху. Это был портсигар Мьюра. Тускло-белая, как смерть, слоновая кость, таращилась на него из черного мха, словно глазное яблоко.
Глава тридцать третья
Оксфорд. Летний триместр, 1947 год
— Гомер вовсе не хотел, чтобы щит Ахилла считали реальным, настоящим предметом. Щит, как он описан в «Илиаде», — метафора мира, созданный богом плоский мир, окруженный рекой Океаном, где лежат все звезды, солнце и луна, мир и война, торговля и сельское хозяйство, работа и отдых, боги, люди и звери. — Студент поднял тревожный взгляд.
Он ввернул этот пассаж в отчаянной попытке протянуть время, отведенное на встречу с преподавателем. Преподаватель вроде пока ничего не замечал. Студенту не приходило в голову, что тот не меньше, чем он сам, хочет, чтобы часы занятий текли как можно менее болезненно.
— Но по-настоящему этот сияющий предмет создан из слов, а не из металла. Поэт явно хочет, чтобы его публика оставила свое неверие, пока сам он отвлекается на экфрасис. Такой громоздкий доспех был бы очень неудобным на поле боя. Несмотря на всю поэтическую убедительность и реалистичность, мы, к сожалению, должны признать щит фикцией, роскошным плодом воображения Гомера, творившего в те времена, когда оружейные технологии бронзового века были всего лишь легендой.
Рид смотрел в окно. На Терл-стрит женщины в летних платьях флиртовали с мужчинами в блейзерах и фланелевых брюках. На безупречных лужайках за университетскими изгородями стучали крокетные шары. Но Рид ничего не замечал. В воспоминаниях он опять стоял на краю утеса и вместе с Грантом держал веревку — они старались спустить щит со скалы так, чтобы не уронить его в воду. Вот он бредет обратно по речке, шлепая по отмелям и поддерживая Марину, у которой оказалась сломана нога. И вот он снова в лагуне, забирается в самолет, уповая на то, что поблизости не появятся русские.
Он понял, что студент отложил свое эссе и молчит, ожидая ответа, боясь прервать глубокие раздумья, в которые, судя по отсутствующему взгляду, погрузился профессор. И Рид подумал — есть свои преимущества в том, что тебя считают рассеянным гением.
Он улыбнулся:
— Продолжайте.
— Знаменательно то, что Гомер отдает этот щит Ахиллу. Словно хочет сказать, что Ахилл держит в своей руке целый мир. И когда он сражается, весь мир содрогается под ударами. В наш век, век атомных бомб и государственной службы здравоохранения, неудержимая ярость и крайняя элитарность, которую воплощает Ахилл, вряд ли найдут наше одобрение. — Студент поднял взгляд в очередной раз, раздумывая, не слишком ли смело он выступает, ведь неизвестно, слышал ли этот витающий в эмпиреях профессор про атомные бомбы и государственную службу здравоохранения. — Одиссей, который предпочитает ум силе, который в течение десяти лет стремится вернуться домой к семье, — в наше время, в нашей стране кажется более реалистичным героем. Но, по моему мнению, если мы хотим жить в лучшем мире, именно Ахилл предлагает нам путь к спасению. Да, в большей части «Илиады» он одержим гневом, не отдавая себе отчета в том, что его гнев несет разрушение всем, кто его окружает, — его боевым товарищам, друзьям, даже самому его близкому другу Патроклу. Но эта поэма — рассказ о гуманизации, о пути, который прошел Ахилл от неосознаваемого гнева до осознания своей ответственности перед миром. Метафорически выражаясь, мы все живем на щите Ахилла. Когда воины готовятся к сражению, мы трепещем. Если мы хотим выжить в новых опасностях нашего времени, мы должны надеяться, что разрушительный гнев, который движет людьми, можно укротить рассудком и более всего состраданием.
Студент пошуршал листками своего эссе и сложил их на стол. С его места ему показалось, что профессор уснул.
— Скажите, — произнес наконец профессор, — вы верите в Гомера?
Студент, кажется, испугался. К этому вопросу он не был готов.
— Ну… м-м-м… находки мистера Шлимана в Турции определенно вызывают некоторые вопросы. И в Микенах. — Он отчаянно искал ответ и, к своему удивлению, нашел: — А вообще, думаю, что это неважно.
Удивленно поднялась седая бровь:
— Неважно?
— Нет. Важна поэзия. Вот что действительно реально. Она просуществовала две с половиной тысячи лет, гораздо дольше, чем вещи, сделанные из дерева или металла. И…
Студент пытался чем-то дополнить свою точку зрения. Его спас стук в дверь.
— Прошу прощения, профессор. Там некий джентльмен хочет вас видеть. Говорит, из Лондона приехал.
Рид, кажется, не удивился — этого посещения он ждал с того момента, как вернулся в Оксфорд. Нет смысла оттягивать неизбежное.
— Вы не могли бы заглянуть ко мне через час? — извиняющимся тоном спросил он студента. — Это много времени не отнимет.
Едва веря своему счастью, студент подхватил бумаги и выскочил из комнаты. Через несколько секунд швейцар привел посетителя — молодого человека в синем костюме; он сел на краешек дивана и, сняв шляпу, держал ее в руке.
— Райт, — представился он. Его лицо было скорее миловидным, чем красивым, но в глазах сверкали ум и насмешливость, которые он не спешил обнаруживать. — Спасибо, профессор, что согласились встретиться со мной.
Рид благосклонно махнул рукой.
— Я хотел поговорить о своем коллеге, мистере Мьюре. Насколько я знаю, вы с ним работали по некоторым делам.
— Да, во время войны. Несколько недель назад он снова обратился ко мне. Ему нужна была помощь в поисках одной греческой древности. Кажется, он работал вместе с американцами.
— И мы так поняли. — Райт покрутил в руках шляпу. — К несчастью, нам мало что известно. Странный он был, этот Мьюр. Честно говоря, у нас есть подозрения, что он мог участвовать в кое-каких сомнительных делишках.
