Девушка поглядела на кроху: на его сморщенный носик и пушок темных волос на крохотной голове, на его тонкие пальчики с идеальными ноготками, на маленький ротик, как будто ищущий что-то — он был прекрасен. Он был ее маленьким чудом!
— Буду. Не хочу отдавать его никому! — ответила и спустила сорочку с плеча, чтобы ребенок мог отыскать губами сосок.
Тот вцепился в него с такой страстностью, что Аделия прослезилась, лежала, не ощущая, как Бевин давит ей на живот, помогая избавиться ей от последа, как обмывает ее вместе с Глэнис — вся ее жизнь в один миг сосредоточилась в крохотном существе на руках.
В её сыне.
В её смысле жизни.
— Ну вот, госпожа, теперь отдыхайте, — произнесла Бевин, отнимая от груди уснувшего малыша. — Я укутаю его потеплее и положу в колыбель.
Аделии не хотелось с ним расставаться, но она позволила его взять. Бевин умело завернула ребенка в пеленку и едва успела положить в колыбель, как дверь распахнулась, и на пороге возникло лицо Джека Гледиса. Хмурое, с темными безднами глаз…
В руке он держал старый мушкет, направленный прямо на них.
Три пары глаз с недоумением уставились на него, но первой пришла в себя Бевин:
— Третий узел, — сказала она, — третий узел, что должен был развязаться. Значит, вот кто его завязал…
— Молчи, старая ведьма, — одернул ее мужчина с седыми висками. И велел, дернув мушкетом: — Подай мне дитя.
Аделия, все еще пораженная видом собственного слуги, размахивающего мушкетом, в этот момент закричала, словно от боли:
— Нет, только не сын. Умоляю вас!
Страдание исказило черты уже немолодого лица Джека Гледиса, а вернее Стива Уоттса, в прошлом церковного старосты, но он быстро взял себя руки.
— Моя дочь тоже молила не трогать ее, — произнес он, — взывала к человечности вашего мужа и Шермана, госпожа, просила ради ребенка, который должен был вскоре родиться, но ни тот, ни другой не внял ее просьбам. — Он сглотнул, глаза его снова сделались злыми. — Этим монстрам показалось забавным надругаться над бедною девочкой, что носила дитя… И не ее в том вина, что смерть она предпочла этой участи. Ей пришлось… И так, как ваш муж отнял наше дитя, — из-за его спины выступила женщина, — мы отнимем ваше.
Женщина эта, немолодая, с морщинами около рта и в уголках глаз, протянула руки к ребенку.
— Подай мне его, — велела она, глядя на Глэнис.
Аделия, порываясь подняться с постели, зарыдала, умоляя не трогать младенца, но Бевин крепкой рукой удержала ее. И кивком головы велела служанке выполнить просьбу… Аделия вцепилась ей в руку, умоляя что-нибудь сделать, защитить ее малыша, но старуха была непреклонна. Глядела спокойно и хваткой обладала железной.
— Они не причинят ему зла, — сказала она.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю.
И, действительно, мать Абигейл Уоттс, взяв младенца на руки, погладила его по головке и улыбнулась.
— Столько дней ожидания, — сказала она, — столько волнений, и вот ты у нас на руках. — Она глянула на Аделию. — Жаль, это не девочка, — вздохнула она. — Мы бы назвали ее Абигейл. Как нашу дочь…
У Аделии сердце на куски разрывалось, казалось, вот-вот и в груди станет пусто, как в старом, заброшенном доме, лишенном хозяев. И ветер пройдет сквозняком по венам с истаявшей кровью… И сама она рассыплется в прах.
— Умоляю, — взмолилась она, — умоляю. То, что сделал мой муж, просто ужасно, но этот ребенок… и я… разве мы виноваты в случившемся?! Разве дети несут наказание за отцовский грех?
Но вместо ответа мужчина открыл дубовый сундук и так просто, словно сам его туда положил, вытащил из-под вороха ткани зеленое платье, однажды положенное ей на кровать, и прижал к себе.
Аделия, лишь бы не дать им уйти, поспешно сказала:
— Это платье вашей дочери, Абигейл, я знаю об этом. Зачем… зачем вы отдали его мне? И зачем пугали той страшной куклой?
Мужчина поглядел на жену, укачивающую ребенка и, казалось, отрешившуюся от реальности, произнес:
— Поначалу мы хотели забрать только Лору, маленькую наследницу Шерманов, забрать, вырастить ее словно дочь, но со временем передумали: девочка слишком большая, избалованная отцом и прислугой. А вот едва увидевший свет младенец — дело совершенно другое… И план, по которому вы должны были скинуть младенца, пришлось изменить. Мы перестали запугивать вас, госпожа Айфорд, и сосредоточили внимание на Шерманах… Мария, устроилась в их дом прислугой и делала так, чтобы старший Шерман трясся от страха: письма с угрозами, убитые птицы, подрезанная подпруга… Мы делали все, чтобы он боялся собственной тени. — Мужчина на мгновение улыбнулся воспоминанию и в следующий миг покачал головой: — Но мы не могли и представить, что младший Шерман останется жив после нападения на дороге, да еще и окажется в вашем мэноре в виде слуги. И в какой-то момент догадались, что вы знаете об угрозе больше, чем мы полагали…
— Нам помогло узнать о причинах происходящего это самое платье, — сказала Аделия. — В то время, когда мы были в Уоппинге, его узнала подруга вашей дочери, Сара, и рассказала о событиях прошлой осени.
Мужчина кивнул:
— Сара — славная девочка, они с Аби были очень близки.
— Она хорошо отзывалась о вас.
— Когда-то и мы были добрыми христианами, — согласился ее собеседник, — но это еще до того, как приспешники дьявола лишили нас с женою всего: семьи, будущего, хоть какой-нибудь цели, кроме одной — найти и ответить этим дьяволам тем же. Забрать у них самое ценное. — И велел: — Если вам дорога жизнь ребенка, не смейте преследовать нас. Нам с женой терять нечего!
— Кроме бессмертной души, — вскричала Аделия. — Умоляю вас, не губите себя и младенца ради мести. Оставьте его и уходите, никто не станет преследовать вас. Клянусь честью госпожи Айфорд-мэнор!
Но женщина только крепче прижала к себе малыша.
— Стив, — сказала она, — нам пора уходить.
Мужчина кивнул и отступил к двери, прикрывая супругу с ребенком. Они отперли дверь, и в лицо им ударил смрад горящего дерева. Заслонившись рукой, они вышли и заперли дверь на замок.
Аделия зарычала, как раненая волчица, у которой вырвали сердце.
Коллум как раз отпирал крохотное окно под стропилами крыши и слышал этот полный боли и отчаянья крик. Он напрягся, приподнимая заржавевший запор, и тот поддался, открывая обзор на покатый скат крыши, такой гладкий, что на нем вряд ли можно было удержаться ногами, но выбора не было: дым просачивался сквозь дверь, заполняя чердак едкой гарью.
— Я попробую выбраться, следуй за мной, — сказал он Айфорду, забившемуся в самый угол и зажимавшему нос платком.
Тот скептически глянул в окно через плечо Коллума и скривился.
— Ну уж нет, — бросил он саркастически, — я туда не полезу. Хочется ломать шею — милости просим!
