отличаемся от животных… Теперь тебя препарирует и изучает вся Эллада, мысля понять, чем ты отличаешься от иных людей? И почему удостоился покровительства Аполлона?
– Тем отличаюсь, что по природе варвар, – вдруг сурово заявил Филипп и преобразился. – Моя внутренняя суть сильнее вашей. И пусть кишечник мой короче, но зато способен переварить пищу без остатка! Самую грубую, без приправ и изысков. Ибо я голоден, хочу есть, а вы, эллины, пресыщены. Пресыщенные обрастают жиром и обречены на вымирание… И ты обязан внушить это своему ученику. К наследнику я не благоволю, но его любят боги! Ему по плечу великое, но дело за малым – ступай и сотвори героя. Пусть он пойдёт и покорит Персию. Исполнит то, чем я жил и во имя чего стремился возвысить Македонию. Эллада жаждет сразиться с Востоком, но никогда её не утолит, ибо погрязла в роскоши и чванстве. Восток должен быть повержен!
Философ всё это вспомнил сейчас, глядя на своего сына, который чем-то напоминал ему Александра в отроческие годы: такой же пытливый взор, затаённая дерзость и взаимная привязанность, возникшая внезапно, с первой встречи.
– Что ещё говорят в Стагире? – спросил его Арис.
– Восхищаются твоим учеником, царём Македонии, – промолвил Никомах с охотой. – Ты вскормил героя, мудрого полководца! И, говоря о нём, непременно вспоминают тебя. Хотя утверждают, будто Александр варвар… Но варвар великий! И потому он стал объектом для подражания. Сейчас в Элладе все хотят обрести подобный нрав.
– Ты тоже хочешь подражать ему?
Сын теперь грел руки над горящими рукописями.
– Все юноши воображают себя Александром, – уклончиво признался он, однако же взирая пытливо. – Новорождённым дают имя… И я шёл с намерением тебя попросить… После курса лекций и учебы составить мне протекцию.
– Ты хочешь стать философом?
– Нет, отец, – Никомах всё ещё колебался. – Наука мне потребна, чтобы ступить на иную стезю… Я хочу служить Александру и для начала поступить в его агему. Мне известно, император предпочитает отроков просвещённых… Но он так высоко поднялся, что никому из смертных не достать его. И не приблизиться! А посему я смею тебя просить… Ты можешь, обучив философии, прислать к нему меня? То есть своего сына?
Арис обречённо сел:
– Нет, Никомах. Сего я не могу…
Тот отступил от огня, не веря ушам своим:
– Ты – не можешь?.. Да, знаю, я незаконнорождённый… Но мать мне сказала, ты любил её!
– Да, я любил Гергилию, – промолвил философ, предавшись на миг воспоминаниям. – И признаю тебя. Ты носишь имя моего отца, и это доказательство признания… При этом я не в силах исполнить твою просьбу!
– Мне известно, – со страстью продолжал Никомах, – из числа своих ликейцев ты многих отобрал и отослал в агему Александра! И многие же из них, напитавшись талантом полководца, его отвагой и мудростью, сами стоят во главе полков. Или претворяют в дело его волю и слово!
– Я отсылал волчат, – признался Арис. – И многие возвысились, обрели славу…
– Так пошли меня, своего сына!
– Именно по этой причине царь тебя не примет…
– Но отчего? О тебе говорят, ты имеешь власть над Александром. Александр же имеет её над Элладой и всем миром. И, следуя твоей логике, истинное владычество принадлежит тебе. Ты управляешь миром!
– Когда я так писал, размышляя о логических взаимосвязях, то свято в это верил, – признался Арис. – И меня учил сему Бион Понтийский. Он сказал: философы правят… Но это далеко от истины! Царь Македонии давно уже вышел из-под моей воли.
Никомах всё ещё проявлял упорство и не терял надежды:
– Даже великий полководец, фараон Египта и властелин Востока не может сам стоять! Он должен опираться на агему, жрецов, единомышленников, союзы… На философию!
Это убеждение понравилось отцу.
– Я чувствую родную кровь. Твой ум пытлив и дерзок.
– И немощен! – воскликнул сын. – Ибо, тебя послушав, я утрачиваю стройность мысли. Теперь не понимаю, кто правит миром?! Я шёл с надеждой, ты… Но если это не так, то кто?
– По логике вещей тот, кто правит философами. И их стихией мысли.
Дым потянул на Никомаха, и он чуть не задохнулся – отпрянул.
– То есть боги? Кому ещё подвластны все стихии?
Арис взглянул на чернильницу с неким вожделением.
– Наверное, они боги… – утратив всякое философское мышление, промолвил он. – Впрочем, не знаю. Но они сотворяют богов, управляют царями и героями. Им нет имени, хотя они – земные, имеют плоть и кровь. Есть даже принадлежность к институту коллегии эфоров. Тех, кто надзирает за тайнами. Но я в это не верю…
Сын глядел насторожённо:
– Ты их видел сам? Тебе не пригрезилось? А то, бывает, родится в воображении иной образ, а потом преследует. К примеру, красной девы…
Он замолк, и философ, горько усмехнувшись, взял чернильницу в руки:
– Один такой надзиратель мне яд принёс. Можешь взглянуть или даже начертать золотом слово… Если бы ты пришёл чуть раньше, когда ещё снег не покрыл Афины, ты бы позрел эфора. Он долго жил в моём Ликее, чаще сидел под статуей Аполлона и в иных местах одновременно. Он был вездесущ…
– А каков на вид?
– Вид египетской мумии, кожа и кости. Слаб, неказист, убог, но имеет несколько сутей, в том числе и женскую. В Великой Скуфи таких именуют кощеями.
Сын скорбно застыл над жаровней, где дотлевал пергамент, но вдруг встрепенулся:
– Значит, в конечном счёте царь Македонии Александр подвластен эфору?
Дабы избавиться от искушения, Арис убрал чернильницу в ларец:
– Он вышел из-под власти. И ныне сам по себе…
– То есть не зря говорит молва, он сын Зевса? Амона? Или сам суть Бог?
– Он варвар!
– И варвары воздают кому-то жертвы! Я это зрел!
– Варвары воздают стихии естества… Однако теперь и в этом не уверен. Кто управляет ими, суть загадка. Возможно, Время. По крайней мере, они одержимы добывать его.
Старгаст учил зреть на мир во всяком его виде, и лишь мгновение он пребывал вниз головой. Начертанные золотом строки послания Ариса блистали так же, как гнев властелина Востока, и так же ослепляли.
Обнажённая гетера возлежала перед ним в манящей, беззащитной позе, но Александр видел заключённую в латы воительницу с мечом в деснице и сам был перед ней обнажён. В порыве ярости он бы разорвал её, как разрывают древесную змею, павшую с ветвей на плечи, ничуть не опасаясь жала, но боевой ражный пыл в тот миг оказался скован образом Роксаны, воплотившей в себя суть женского естества. И не обычай претил поднять руку, не воинский дух – суть мужеская восставала!
– Кто сжёг приданое? –
