Я шёл древней гарью, давным-давно заросшей отборнымикремлёвыми соснами. В таком бору не встретишь слабого дерева, но один великанвозвышался даже над ними, словно могучий гридень в стайке мальчишек Я разгляделего с дальней прогалины и долго шёл к нему лесом. И тёмная вершина плылавпереди, медленно приближаясь ко мне. Но потом я вышел на открытое место иувидел сосну, как человека – во весь рост. Голову великана венчала косматаяшапка, но нижние сучья были мертвы и торчали в стороны, словно голые кости…
Я прикрыл глаза, и испепеляющий гнев Бога Огня взвилсяпередо мной из давно остывшей золы. Я услышал почти наяву, как ревелоненасытное пламя, поглощавшее лес. Я увидел, как медведи и лоси бок о бокбежали от гибели – и не успевали спастись. А деревья – деревья не могли дажебежать…
А потом улёгся мертвенный пепел, и долго-долго не пролегалопо нему ни единого живого следа. И стоял над потухшим кострищем одинокий,искалеченный, но всё-таки выживший исполин. Стоял, вздымая к небу обугленныекулаки. И плакал трудными медленными слезами. Не о себе. О высокорослыхбратьях, с которыми ему не выпало единой судьбы.
Теперь вокруг него шумела новая поросль. И дый из правнуковпохвалялся силой и статью. И сам был уже дедом.
Я подошёл… Подножие сосны окружала оградка, и чьи-то рукивбили в неохватный ствол клыкастые челюсти вепря. Цветные лоскутки трепетали наветвях ближних кустов. Висело даже вышитое полотенце с изображениемМáкоши – Матери Наполненных Коробов… Такие ткут в великой нужде. Деревупоклонялись.
Склонился перед ним и я. Снял шапку, коснулся пальцами травыи постоял так. Потом развязал котомку: там у меня лежало ещё немного еды. Пустьдостанется птицам, свившим гнёзда на священных ветвях.
Зеленей, могучее древо! Стой под солнцем в угрюмой игорделивой красе, и пусть твой род никогда не переведётся на этой земле. Пустьбольше не коснутся тебя ни огонь, ни топор, ни болезнь!.. Каково было тебестоять одному и проклинать смерть за то, что не добила, – это я ведалслишком хорошо.
Отойдя от дерева, я оглянулся. И поклонился ему ещё раз.
Страшись в лесу не зверя, страшись незнакомого человека! Онсидел на гнилом бревне в двух шагах от тропинки. И смотрел на меня так, будтознал, что я здесь пройду. Он был молод и плохо одет. Он был один. Я его небоялся. Я не ускорил и не замедлил шагов: он того не стоил. Когда я поравнялсяс ним, он сказал:
– Помоги, добрый человек.
Похоже было, он ожидал меня давно. Я остановился. Двое-троелихих людей наверняка уже крались у меня за спиной. Ничего. Я успею услышать.
– Здесь живут недалеко, – сказал я ему.
Он опять улыбнулся. Он был тонок в поясе и узкоплеч, глазаслишком большие на прозрачном лице. Густые волосы схвачены на лбу ремешком. Аза спиной у меня было тихо. Только ласковый ветер дышал запахом разогретойсмолы.
– Боюсь, не дойти мне засветло одному, –проговорил он негромко. – Слаб я… болел.
И почему я не шагнул мимо, бросив через плечо – вот беда, несегодня, так завтра дойдёшь!.. Сам я никогда помощи не просил. Не привык.Срамом считал. Да и на что в дороге хворый товарищ, маета одна!.. Я дал емуруку. И он поднялся, оказавшись мне по плечо. Впрочем, сверху вниз на меня смотрелинемногие.
– Меня Братилой звать, – сказал он виновато. Япромолчал. Имя – часть души человеческой, годится ли поминать её всуе? Мало ли…
Так мы и пошли с ним дальше: я и этот Братила, опиравшийсяодной рукой на посох, а другой – на мой локоть. Руку я дал ему левую. Правая,она для меча. Правую в дороге не занимай.
А потом чаща разомкнула перед нами свои зелёные двери, и яувидел людей. Друг за дружкой двигались по хлебному полю жнецы, мерновзмахивавшие серпами. Поле было общинное, работали всей деревней. Иные ужекончили и знай насмешничали, подбадривая соседей. А уж те старались вовсю! Намоих глазах молоденькая девушка полоснула себя по руке и пала на колени, спешноперевязывая рану. Другие жнецы быстро оставляли её позади.
Но вот она выпрямилась – и увидела меня. Братила-то сидел наземле, не в силах перевести дух. Девка испуганно крикнула, указывая серпом.Люди побросали работу, сидевшие разом обернулись, и я услышал:
– Хлебный Волк!..
Когда убирают хлеб, дух созревшего поля отступает перед разящимжелезом, пока не затаится в самом последнем снопе. И горе тому, кому достанетсяэтот сноп! Сжавшись в комок, в нём сидит невидимый Волк. Тот, что всё летовесело играл тугими колосьями, заставляя поля волноваться на свежем ветру.Теперь его плодородная сила исчерпана. Теперь он способен творить одно толькозло.
Потому-то последний сноп вместе с волком часто оставляют вполе – Богу Волосу, наполняющему ключницы зерном. Пусть следующим летом гущевырастет его рыжая борода – золотой хлеб. А не то всё же срезают этот сноп ивручают припозднившемуся в работе жнецу: пусть-ка подкинет злого Волка всоседнюю деревню, отведёт беду от своей! И если соседи, поймав, наставят емусиняков, то и поделом растопыре…
А стоит не углядеть – Хлебный Волк выскочит из снопа иприкинется человеком. Незнакомым, чужим человеком, вроде меня. И берегисьнезадачливый странник, если только ты взаправду не дух! Благодари судьбу, еслипросто поколотят и с гиканьем бросят в реку, заклиная будущий дождь… Могут ведьи убить. Ибо иначе хлебное поле перестанет родить. И тогда – не то чтовымолвить, помыслить страшно – голод!
Когда они двинулись ко мне всей кучей, держа наготове ктопалку, кто серп – я не побежал. Я хаживал в битвы под славным княжеским стягом.Рядом с самим Вадимом Хоробрым – по правую руку! Кто не жил в дружинной избе,тому не понять. И я видел, как идут в бой датские викинги. Шлем к шлему, топорк топору! Если уж я не бегал от них…
Два верных товарища были у меня здесь. И один из них –железный. Я откинул плащ с правого боку и положил руку на меч.
Они остановились. Они были похожи на свору собак, гнавшихзайца и встретивших матёрого волка. Лес так и звенит от свирепого лая, ноподходить первым – на верную смерть – я ведь тоже не шутил… И тут над моейголовой свистнули в полёте стремительные крылья: я сразу узнал птицу, но и то,кажется, вздрогнул. Белая молния сорвала шапку со стоявшего ближе других. Тотпригнулся, отскакивая, а кречет привычно сел на моё плечо и стиснул егосильными лапами, прокричав вызывающе и гордо. Мой второй товарищ тоже готов былза меня постоять.
Жнецы начали переглядываться. Небось не всякий день являлсяк ним сюда изрубленный в сечах воин, да ещё с белым соколом на плече. Я понял,что теперь мне следовало действовать быстро: выдернуть из ножен меч и проложитьсебе путь, пока не взяли в кольцо. И пусть пеняет на себя тот, кто посмеетзагородить мне дорогу. Чтобы думали следующий раз, кого принимать за ХлебногоВолка!..
О Братиле я успел уже позабыть. А он вдруг появился из-замоего плеча – да и пошёл себе прямо вперёд, попросту отодвинув рукой кого-то изнападавших. Я и не понял сперва, куда это он шёл. Но потом увидел: поранившаясядевчонка стояла на коленях в колкой стерне, сжимая больную руку здоровой.Из-под её пальцев, из-под наспех наложенной повязки бежал алый ручеёк.
