Он поднял глаза на шлюпочную палубу и заметил тень. Это была тень Маковски, хотя его самого Кук не видел: она падала на переборку в призрачном, мерцающем сиянии тумана и выглядела неподвижной и искусственной, словно ее владелец манекен, а не человек, статуя, не более того. Пение стало громче, как и топот множества ног.
Кук направился к лестнице, ведущей на шлюпочную палубу, и вдруг остановился. Он снова почувствовал едкий, тошнотворный запах озона, который наполнял разум болезненным, неестественным теплом и парализовывал на каком-то первобытном уровне.
Кук замешкался. Голос был громким, очень громким, сладким, греховным и странно успокаивающим.
Кук встряхнулся, поставил ногу на лестницу и замер.
Она приближалась.
Он благодарил бога, что не видел тварь, лишь ее тень, приближающуюся к тени Маковски, неподвижной, будто вырезанный из бумаги силуэт. Сгорбившаяся, выпуклой формы тень неведомой твари словно принадлежала двум женщинам, которые передвигались, забравшись в мешок для картофеля и пытаясь при этом выглядеть естественно. Но чем бы она ни была, во что бы ни мутировало воплощенное безумие Лидии Стоддард, питавшееся тьмой и окоченевшими воспоминаниями, это было чудовищно. Тварь двигалась скрючившись и покачиваясь, потрескивая, как статическое электричество, постукивая тысячей коготков, с визгом, скрипом, шелестом.
Кук почувствовал, будто что-то в нем умирает, делает последний вздох и рассыпается в прах. Одного взгляда на тень Лидии Стоддард было достаточно, чтобы отравить разум и высосать из души остатки света. Но, посмотрев на нее саму, во плоти, шевелящуюся, извивающуюся, с холодным, беспощадным голодом в глазах, можно было начисто лишиться рассудка.
Кук понял, что нужно бежать, поскорее убираться отсюда, пока он не стал свидетелем того, что будет мучить его в кошмарах каждый день, до самой смерти. Но он должен был увидеть: мозг требовал доказательств.
И Кук получил их.
Когда тень женщины оказалась в паре футов от Маковски, она раскрылась, расцвела паучьим садом, взорвалась жутким скоплением извивающихся, щелкающих конечностей, тянущихся, словно руки, и схватила Маковски.
Маковски закричал во все горло, словно из него вытягивали кишки холодными металлическими крючьями. Возможно, так оно и было. Кук отвернулся. Тени над Маковски слились в пощелкивающий, стрекочущий клубок, в котором что-то дергалось, рвалось, крутилось и вибрировало, словно иглы швейной машинки.
Когда Кук заскочил обратно в люк, он услышал влажный, мясистый хруст и последовавшее затем мерзкое хлюпанье.
Он бежал вниз по лестнице, не чувствуя под собой ног, а потом попал в коридор. Разум отключился, содержимое желудка просилось наружу. Кук понимал, что, если он остановится, если почувствует коленями склизкую, покрытую грибком палубу, а желудок начнет извергаться, на этом дело не кончится. Он будет исторгать из себя все, пока окончательно не утратит разум и на полу не останется лежать, задыхаясь и дрожа, пустая оболочка.
Нельзя останавливаться. Нельзя колебаться. Нельзя!
Он добрался до кают и принялся колотить в двери, переборки — во все, что подворачивалось под руки.
И когда двери открылись, Кук произнес:
— Собирайтесь. Пакуйте все. Мы валим на хрен из этого проклятого морга. Немедленно.
25
Они спешили. Никто не задавал вопросов. Мужчины выполнили приказ Кука, потому что знали: только очень веская причина заставила бы его покинуть «Циклопа». Они действовали как команда, и это прибавляло сил. Крайчек включился в работу. Он был рад покинуть корабль-призрак и оставить кошмары позади. Мужчины собрали одеяла, спасательное снаряжение, наполнили три лампы керосином и взяли свечи.
Когда они вышли в коридор, Сакс велел всем замереть.
— Слышите? — спросил он. — Слышите?
Они услышали скребущий топоток, с которым тварь двигалась по коридору, возможно даже не по палубе, а по переборкам или потолку. Она торопилась за ними и была все ближе, продолжая петь свою неземную погребальную песнь. Возможно, она звала их по именам, пересчитывала им кости, жаждала их крови.
— В другую сторону, — сказал Кук.
Он задержался, чтобы ощупать коридор лучом света, пока Сакс вел остальных к другому трапу. Кук не успел ее увидеть: он бросился за ними вдогонку как раз в тот момент, когда она появилась из-за угла. Кук бежал, хлюпая по ковру из грибка, и оказался у трапа последним — звук его торопливых шагов эхом разнесся вокруг. Мысленно он потянулся к двери, за которой была свобода, задолго до того, как физически оказался рядом. Он был уверен, абсолютно уверен, что в последний момент тварь утянет его назад, во тьму, и высосет из него все соки.
— Давай же, Кук! — крикнул Фабрини.
Кук вцепился в дверную раму.
Тварь была уже у него за спиной, шипя и надсадно дыша, и щелкала зубами. От нее несло дурманящим смрадом покрытой слизью паутины и высохшего хитинового панциря.
Что-то схватило его за лодыжку, потом за колено, за локоть левой руки. Живой, извивающийся шелк повис на нем липкой веревкой. Дыхание твари напоминало смрад оскверненных могил. Она попыталась опутать его и утянуть вниз.
Кто-то закричал. Кук выхватил браунинг и трижды выстрелил наугад.
И вырвался.
Он не видел, во что стрелял: лишь размытое пятно хитиновой многоногой плоти с черной пастью, сочащейся бурым соком.
В следующий момент Кук рухнул на палубу, лицом вниз. Из люка раздался хриплый пронзительный рев.
— Закройте эту гребаную дверь! — услышал он собственный крик.
В следующий момент Фабрини и Сакс навалились на дверь что было сил, и Кук услышал, как та ударилась обо что-то мягкое и влажное, похожее на гнилой фрукт, но все-таки с лязгом захлопнулась. Задвижка легла на место. С другой стороны царапалась, билась и скреблась острыми когтями тварь.
Они бросились бежать.
Добравшись до подвесного трапа, мужчины спустились по одному, пока Кук стоял на страже с пистолетом. Когда подошла его очередь, он осмотрелся напоследок и увидел шквал конечностей, вырвавшийся из зева вентиляционной шахты. Он не стал дожидаться, когда появится их хозяйка, и спустился в спасательную шлюпку. Сакс решил не утруждать себя развязыванием нейлоновой веревки и просто ее перерезал, уперся ногой в борт корабля и изо всех сил оттолкнулся. Шлюпка поплыла в заросли морской растительности. Мужчины бешено гребли, направляя лодку в сторону канала между скоплениями водорослей.
— Гребите! — кричал Сакс. — Ради бога, гребите!
Шлюпка прорвалась сквозь водоросли и оказалась в канале, на безопасном от твари расстоянии. Отплыв от корабля, мужчины оглянулись лишь раз: она ждала их там, наверху подвесного трапа. Белое лицо плавало в темноте, словно вырезанное из старой фотографии. Больше всего выделялись глаза — желтые умирающие звезды, что тонули в черной безбожной туманности, полные ненависти, ярости и, главное, голода.
