Она покачала головой и улыбнулась. Мягкие золотистые отсветы пламени играли на его лице, а он был молодым, сильным и красивым. Сейчас он был не норманном, а мужчиной — блестящим мужчиной, которым всегда восхищался ее отец.
Но так не должно быть, она это знала. Она — дочь Гарольда и не может допустить, чтобы ее считали шлюхой норманна. А ничем другим для него ей быть не дано. Какое-то зловещее воспоминание довлело над ним, и он не верил ни одной женщине. Он никогда не женится на ней, но дело не только в этом. Смириться, выйти замуж за завоевателя было бы предательством.
Она намерена предать не свою страну, а Аларика, напоминала она себе. Она будет снова и снова восставать против него. И тем не менее она сейчас сидела рядом с ним, жаждала его прикосновений и ласки. Она любила, просто любила как мужчину.
Фаллон тяжело вздохнула.
— Между нами было так много всего. Я нисколько не сожалею об этой… сладостной сказке… Но я — твоя пленница и твой заклятый враг.
Аларик кивнул.
— Понимаю, — мягко сказал он. — Ты представляешь род великого короля. Его гордая, неистовая дочь. — Он наклонился и поцеловал ее, затем добавил: — Но у нас есть ночь, затем день и еще одна ночь, когда мы будем вместе.
Фаллон откинула голову и внимательно посмотрела на него. Сколько мирных часов им отпущено?
— Разве ты не собираешься уезжать с рассветом?
Он покачал головой.
— А зачем?
— Выполнять свои рыцарские обязанности в свободное от грабежей время.
— Ах, любовь моя, мне кажется, что это меня ограбила эта страна, — проговорил он. — Нет, у меня нет никаких дел завтра. — Он взял щепки для растопки. — Скажи мне, любовь моя, что ты больше всего ненавидишь из того, что я несу с собой?
Она посмотрела на него, удивляясь голосу и вопросу.
— Голод! — горячо сказала она. — У меня нет сил видеть истощенные лица, сознавать, что люди умирают голодной смертью.
Аларик бросил щепки в огонь.
— Исчезни, голод! — приказал он, и пламя взметнулось вверх.
Покрывало соскочило с обнаженных плеч Фаллон, и она тоже бросила щепку в камин.
— Я не могу смириться с уничтожением ни в чем не повинных людей! — воскликнула она. — Не могу видеть их рабами!
Дрова трещали и щелкали в огне. Аларик переплел свои пальцы с пальцами Фаллон.
— Ненавижу смерть и кровь! — выкрикнул он. — Не хочу, чтобы умирал мой лучший друг! Мне жаль, что погибли Гирт и Леофвин!
— Да! — снова воскликнула Фаллон, подбрасывая новую щепку в огонь. — Пусть моя мать не страдает наедине со своими мыслями!
Аларик бросил несколько сухих веток в огонь, отчего пламя ярко вспыхнуло.
— Исчезни, страдание! Здесь мир Фаллон, здесь хрустальный дворец! Здесь мы вдвоем, и сюда нет доступа ни злу, ни боли.
Не спуская с нее глаз, он поднес ее руку к своим губам и нежно поцеловал. Обнаженная и бесстыдная, Фаллон обвила руки вокруг его шеи, прижалась к нему. Они вместе опустились на мех. Положив Фаллон на спину, Аларик стал исступленно целовать ее, исцеловал от головы до ног, ослепленный и очарованный красотой ее тела.
Когда все осталось позади, Фаллон увидела, что мир полыхал праздничными красками — золотой, алой, нежно-розовой.
Она поняла, что наступила заря. Фаллон снова заснула и не слышала, как Аларик поднял ее и перенес на кровать.
Ей не нужно было одеял. Ей достаточно было тепла упругого мускулистого тела Аларика. Ей было приятно ощущать крепкие объятия его рук, прикосновение его живота к ее бедрам. Ей нравилось, что их ноги переплелись. Нравилось чувствовать его дыхание на своих щеках и ощущать движение его плоти в своем лоне. Скоро все кончится, но пока еще продолжалось и было сказочно прекрасным.
— Все кошмары в огонь! — сказала себе Фаллон, прижимаясь к Аларику. «Здесь мой мир, мой хрустальный дворец, и сюда нет доступа ни злу, ни боли!»
Рука мужчины коснулась ее живота и легла на лоно, породив в Фаллон пламя желания. Податливо разведя бедра, она целиком отдалась ласке.
Они не вставали целый день. Слуги приносили еду, и они лениво ели у камина. Они пили вино и предавались любви.
Размолвка возникла лишь тогда, когда речь зашла о Вильгельме. Положив подбородок на колени, Фаллон с тоской думала о предстоящем Рождестве. Год назад Эдуард находился на смертном одре, но Англия здравствовала.
— Значит, Вильгельм будет королем, — проговорила она задумчиво. — Помоги всем нам, Господи!
— Он поможет. А ты будешь присутствовать на коронации, — сказал Аларик.
Она яростно замахала головой.
— Нет, не буду!
— Будешь. Он так приказал.
— Я не исполняю приказов Вильгельма.
— Тогда исполнишь мой.
— Нет! — взвилась она, сверкнув глазами.
Аларик подошел к камину, затем повернулся к ней.
— Ты там будешь, Фаллон, и будешь вести себя спокойно и уважительно.
— Как я могу? — воскликнула она, вскакивая на ноги. — И как он может ожидать этого от меня?
— Как бы то ни было, леди, ты там будешь. Там будут северные герцоги, Эдгар Ателинг, Аэдит, священники — и ты.
— Я не буду!
— Смирись, или будешь сломлена, леди!
— Убей меня, мой господин! Ты же знаешь, что я не смирюсь.
— Проклятье! — в сердцах выругался Аларик и шагнул к ней. Однако, взяв ее за руку и притянув к себе, он перешел на хриплый шепот:
— В наш мир не войдет раздор! — И поцеловал ее.
Фаллон не считала, что об этом можно так просто забыть. Она заколотила кулачками по его груди, однако поцелуй был слишком страстным и сладким. О предмете разногласий перестали говорить и предались волнующим ласкам.
Когда прошла вторая ночь и наступила заря, он надел кольчугу, латы и все боевое снаряжение. Лишь сейчас Фаллон поняла, что он строил для нее мир из фантазии. А теперь наступила суровая реальность, и Аларик должен был ей соответствовать.
Фаллон была полна решимости не присутствовать на коронации Вильгельма. Она будет сопротивляться, рыдать и царапаться, пока каким-то образом не сумеет уклониться от этого.
Когда Аларик уходил, она прикинулась сидящей. Он нежно поцеловал ее в брови и губы, но она вновь ощутила, что их разделяет барьер. Сейчас граф был в доспехах, в глазах виднелся холодный блеск, словно их он тоже, подобно мечу и щиту, уже приготовил для битвы. Затем он повернулся и вышел из комнаты.
Фаллон поднялась и попросила слугу принести воды.
Появилась старая согбенная женщина. Фаллон сказала, чтобы прислали кого-нибудь другого — старухе вряд ли будет по силам поднимать тяжелые ведра. Однако служанка сказала, что это ее обязанности.
