«Тебе пришлось отказаться от чего-то, когда ты была совсем маленькой, и с этого момента в тебе начала расти ненависть, я не хочу знать, из-за чего именно, но ты оставила попытки как-то воздействовать на окружающий мир, ты потеряла самоуважение и стала копить ненависть, которая развивалась одновременно в двух направлениях: против тебя самой и против всего остального мира, но это была всего лишь точка отсчета». «Это чувство изначально было недифференцированным, я не знаю, когда оно стало оформляться, но я ничего не могла поделать, когда мой отец напивался, он изменялся до неузнаваемости, я была старшей дочерью в семье и он меня очень любил, но вечером, когда он напивался, он становился совершенно невыносимым, я пыталась вступиться за мать и младшего брата, но отец пьяный сильно отличался от отца трезвого, и с этим ничего нельзя было поделать, мы с матерью решили относиться к этому, как относились бы к сильному дождю, снежной буре или тайфуну, не это ли и обусловило мой отказ от каких-либо дальнейших попыток? Когда вы сказали, что это ненависть, я вспомнила комнату, где я дожидалась очереди на прослушивание, и ресторан, где я увидела вас вторично, глядя по сторонам, слушая, что творилось вокруг, я думала о том, как все это прекрасно, а мгновение спустя я решила, что все равно ничего не могу с этим поделать, но тем не менее я не ушла, когда люди перестали обращать на вас внимание; в принципе ненависть испытывают к тому, кто сделал возможными ваши отношения с людьми; тот, кто способен на сильную и постоянную ненависть, уходит или же выказывает агрессию, мечет громы и молнии, он будет стараться разрушить эти отношения»; я же, ненавидя, ничего не могу сделать, моя ненависть остается статичной, четко разделенной на два направления: не против моих отношений с людьми, а против места и против меня самой, она больше не развивается, она остается такой же, поэтому-то я смирилась и стала терпеть, а для этого мне постоянно что-то требуется, и это что-то я называю красотой, я нуждаюсь в чем-то прекрасном, способном заморозить мою ненависть, но это же глупо, ибо красоты не существует, ну, быть может, только лишь в воображении, а так она может существовать исключительно при наличии угрозы ее разрушения, как только она приходит в состояние стабильности, красота исчезает, а я, как только нахожу что-нибудь действительно прекрасное, инстинктивно стараюсь сохранить его нетронутым, «законсервировать», тогда как учитель жил в состоянии непрекращающейся опасности, главным образом из-за того, что он вводил неизвестные элементы в наши с ним отношения: музыкальная комедия, эта женщина, звавшаяся Кейко Катаока, множество других, наркотики, садомазохистский секс, музыка стран Восточной Европы, цыганская, кубинская, бразильская, путешествия ради смены места — все, что только могло прийти ему в голову, но у него было еще что-то, чего я никогда не понимала, у меня все еще остается сомнение, что было для этого человека, называвшего себя Язаки и которого я зову учителем, важнее всего? Была ли это я или же все то, что он привносил в наши отношения?
Лично я думаю, что вряд ли моя персона представляла для него такую великую ценность — да и могла ли я даже думать об этом при такой заниженной самооценке; а может быть, оба аспекта были ему одинаково важны, как один, так и второй, но тот, кто отказался от активного вмешательства в жизнь, нуждается в четком разграничении между этой самой жизнью и собой; Кейко Катаока, даже когда она, развратно причмокивая, облизывала мою грудь, неистово меня ненавидела, думаю, это была не ревность, она сказала мне, что ненавидит, и я ее тоже ненавидела, не из-за того, что она была больше меня или лучше танцевала, а потому, что она не отказывалась от своей активной позиции; в ресторане нам подавали закуски, суп, еда буквально таяла на языке и ласкала желудок, мы пили вино и «Арманьяк», но я не могу припомнить, о чем мы говорили с Язаки, сам же он говорил прямо, без обиняков: «Я частенько наведываюсь сюда нажраться, но прихожу сюда обязательно с девушками покрасивее тебя», — вот так он издевался надо мной в течение всего обеда; в действительности я еще спрашиваю себя, почему же я спала с Язаки, ведь физически он не удовлетворял меня… полагаю, что я еще до этого была уже развращена его словами, его взгляд был не такой, как у других мужчин, это был всеобъемлющий взгляд, я не знала никого, чей взгляд мог бы так различаться в зависимости от того, смотрит ли на вас человек или же не обращает никакого внимания, когда он игнорировал меня, я чувствовала себя такой ничтожной и отчаявшейся, вот например, когда мы ездили в Мадрид, мы остановились в «Плазе», и на следующее утро после бурно проведенной ночи, наркотиков и секса, проснувшись, я не застала его в постели, он стоял на террасе и смотрел на улицу, а я даже не смогла спросить его: «Что же ты делаешь?» — как же мне не сомневаться в себе! А каково это было для Кейко? Даже теперь я все еще думаю об этом, а когда мы закончили обед, Язаки дал мне денег на такси и я вернулась домой, в те времена я снимала дешевую комнату в Йойодзи, я поднялась по железной лестнице, вынула ключ, толкнула дверь ногой, сбросила туфли и бросилась в сортир блевать, у меня было такое ощущение, будто омар и грибы под соусом, и вся прочая пища находились не в желудке, а где-то в легких, меня рвало, и я вновь видела глаза Язаки, я долго блевала, упрекая себя за то, что настолько закомплексована, что теперь должна выблевать только что принятую пищу, создавалось впечатление, что я не забуду до гробовой доски эту блевотину, что два часа назад я была не в ресторане, а брала в рот у мужика, державшего меня за волосы, я беспрерывно спускала воду и вдруг почувствовала, что мне хочется трахаться, я плакала, но в то же время меня изнутри словно обжигало что-то, я хотела, чтобы кто-нибудь порезал мне задницу ножом, я уверяла себя, что это все из-за вина и коньяка, но передо мной вдруг возникли глаза Язаки, дура, говорил он, я проглотил обиду, видишь, я совсем раздет, дура, — он хохотал мне в лицо, ты ничтожество, повторял он, словно припев, своим низким голосом, этот рефрен я слышу и сейчас, и я начала мастурбировать, не прекращая блевать, я думала, что он смотрит на меня, да, он смотрел! чтобы привлечь его взгляд, я была готова убить любого, не знаю, что там с Кейко, но выбрана оказалась именно я, смотри на учителя не отрываясь; это, по крайней мере, ты в состоянии сделать, да?
Это был первый раз в моей жизни, когда меня просили мастурбировать перед зрителями, первый раз в жизни мне вставили вибратор в зад, первый раз я испытывала такой сильный оргазм, первый раз я плакала оттого, что мое влагалище сжималось, словно мехи аккордеона, впервые я рыдала у кого-то на глазах, ибо Язаки, не шевелясь, смотрел на меня все это время, толчки вибратора усилились; «Плачь как ребенок, плачь сильнее», — говорила женщина, которую я ненавидела, и в этой отвратительной позе я рыдала, я плакала и кричала, и не могла остановиться, и слышала при этом, как разговаривали Язаки и Кейко Катаока:
аутизм,
успокой ее,
в детстве она не умела выражать свои чувства, все-таки она по-настоящему красива, она никогда не умела принимать чужие ласки, дай ей одеться,
хочешь посмотреть, у нее пена идет из влагалища, нет,
поцелуй ее, можно, правда?
нет, теперь я не хочу, чтобы ты ее целовала, наверно, это все потому, что она первый раз попробовала экстази,
