Всё это было, конечно, возмутительно. Но от гроу никто и не ожидал ничего другого, и порции презрения было бы достаточно, чтобы поставить на место этого выскочку, если бы не одно «но» — невероятная цифра его состояния, которая казалась бы выдумкой, если бы её не подтвердил синьор Грассо. И именно она останавливала всех от слишком уж открытого осуждения. Все-таки сто пятьдесят тысяч ливров годового дохода…
Если Форстер и хотел, чтобы его не смогли забыть, то в этом деле, кажется, он даже переусердствовал. К тому моменту, когда свадебный кортеж вернулся из храма, каждая синьора и синьорина, из числа приглашенных, знали кто такой Александр Форстер. И, как минимум, половина из них говорила о нём вслух, как об «этом ужасном гроу», но мысленно находила его довольно милым, весьма недурным и с любопытством рассматривала исподтишка.
После торжественного обеда, который прошел в парке под белоснежными шатрами, гости разошлись по комнатам, чтобы провести часок-другой в прохладе — отдохнуть перед предстоящим балом. Женщины хотели освежиться, переодеться и обсудить мужчин, мужчины — пропустить рюмочку шерри, поговорить неспешно о политике и обсудить женщин. А затем, когда жаркое солнце коснётся желтых склонов Травертино и длинные тени потянутся в сад, праздник продолжится с новой силой — во внутреннем дворе виллы «Роза Боско» начнется свадебный бал.
Слуги уже развешивали фонари и гирлянды, расставляли столы для вина и фруктов, ожидался огромный торт — совместное творение пяти лучших кондитеров Алерты и грандиозный фейерверк.
— Я хочу посмотреть на торт! Ну, пожалуйста, Элла! Я слышала, что они спрячут внутрь живых голубей! Неужели тебе не интересно посмотреть, как они это сделают? — Фрэн остановилась перед дверью, отведенной для них комнаты.
Спорить с кузиной было себе дороже, и Габриэль согласилась. Всё равно Фрэн будет изводить её просьбами, как обычно, до тех пор, пока не добьется своего. И, по большому счёту, Габриэль и самой было интересно посмотреть на этот процесс. Голубей они с Фрэн видели только что — белоснежных красавцев с пышными хвостами пронесли мимо них в большой клетке.
— Ладно, идем. Только быстро. Хотя это нехорошо — бродить по хозяйственному двору без разрешения, — вздохнула Габриэль.
— Мы же мигом, просто глянем одним глазком и назад! Ну, пошли же быстрее, а то опоздаем.
Они спустились в сад, прошли по тенистой аллее туда, где за двухъярусной стеной гортензий и жасмина в здании из красного кирпича пряталась кухня.
— Давай просто заглянем в окно? — предложила Фрэн.
— Зачем? Раз уж пришли, давай зайдём и спросим.
— Это будет как-то неудобно, — замялась Франческа, — а вдруг нас выставят?
— А подглядывать — это удобно? — усмехнулась Габриэль.
— Ну, мы же только узнаем, где он стоит, а уж потом можно будет и зайти, — понизив голос, ответила Франческа, — не хочу ходить среди кастрюль и сковородок с рыбой — или ты мечтаешь пропахнуть жареным луком и посадить на платье масляное пятно?
— Окна высоко, мы ничего не увидим.
— А ты встань на цыпочки. Я вот вижу.
Франческа была выше Габриэль, да ещё и надела на бал новомодные туфли на высоких каблуках, и для неё это, и правда, не представляло труда. Габриэль вздохнула: у Фрэн не существует препятствий для того, что могли бы сделать другие.
Они пробрались к открытому окну, подняв повыше юбки, чтобы они не цеплялись за густую траву, и Габриэль, встав на цыпочки, принялась заглядывать внутрь. Комната оказалась овощной кладовой — на полу лежала капуста, связки сельдерея и спаржи, стояли корзины с яблоками и морковью, но никаких тортов и голубей там не было. Фрэн подошла к другому окну, и заглянув, произнесла тихо:
— Тут нет ничего, кроме кастрюль. Я посмотрю с другой стороны, — она махнула рукой и скрылась за углом.
Габриэль прошла дальше вдоль стены, заглянула в одно окно, потом — в другое, пытаясь держаться за выступы в кирпичной кладке. Кругом висели гирлянды осенней паутины и чтобы не испортить перчатки или ненароком не сделать затяжку, она их сняла и продела за пояс.
Не хватало ещё испачкаться, ведь запасных у неё с собой не было, а подавать мужчинам руку для поцелуя в грязной перчатке было бы очень стыдно.
Она снова привстала на цыпочки, держась за подоконник, и руки тут же вымазались в пыли. А от дымившей на кухне печи, все подоконники с этой стороны здания покрылись тонким слоем сажи.
— Ну вот! Фрэнни, Фрэнни! И зачем я тебя послушала! — прошептала Габриэль, разглядывая пальцы.
В одной из комнат она увидела висящих на крюках фазанов и тушки кроликов, а на столе у окна лежала огромная бычья голова с рогами. Сизые мёртвые глаза уставились на неё и показались ей настолько ужасными, что Габриэль даже вскрикнула от неожиданности, отпрянула и едва не упала. Она сорвала пучок травы и принялась оттирать руки. К своей досаде сумочку с платком, солями и веером она оставила в комнате. Сажа оттиралась плохо, без мыла ей точно не справится. Нужно побыстрее уходить отсюда, вся эта затея с голубями — глупость. Зачем она только послушала Фрэн!
Другое окно было закрашено мелом, Габриэль взяла прутик и осторожно толкнула чуть приоткрытую створку. Мало ли, может, там тоже жуткая бычья голова или ещё что — похуже. Оттуда пахнуло тухлой рыбой, да так сильно, что Габриэль фыркнула от отвращения и зажала нос пальцами. Запах был настолько мерзким, что к горлу подкатила тошнота.
— Ну, всё! Провалились бы эти голуби! — воскликнула она, приподняла платье одной рукой, и бросилась прочь, перескакивая через высокую траву.
Выбежав на дорожку, она едва не налетела на двух мужчин, идущих ей навстречу. В одном из них она узнала мессира Форстера, а другим мужчиной оказался её отец — Витторио Миранди.
— Габриэль? Почему ты заглядываешь в окна кухни? — удивленно воскликнул отец и добавил с улыбкой. — Признайся, ты хотела стащить несколько шоколадных пирожных? Моя дочь обожает пирожные.
Будь отец один, Габриэль, конечно же, пошутила бы в ответ, что она хотела стащить весь свадебный торт. Но от мысли, что мессир Форстер видел, как она задирает юбку, встает на цыпочки и заглядывает в окна кухни, совсем как служанка, желающая втайне съесть кусок пирога, и от насмешливого взгляда, которым он её окинул, она густо залилась краской, и обычная находчивость ей внезапно изменила.
— Отец? Я… Нет! Не подумайте… Мы… с Фрэн… мы, — запинаясь, произнесла она, пряча за спину испачканные руки, — мы просто хотели посмотреть, как голубей…
Тут она смутилась, не зная какое слово подобрать, и закончила фразу совсем уж глупо:
— … запихивают в торт.
И кажется, ей впервые в жизни стало стыдно за то, что именно она произнесла вслух. Никогда раньше остроумие так её не подводило. Ей было ужасно обидно, что этот Форстер застал её за таким неподобающим синьорине занятием, что она стоит перед ним с грязными руками и лопочет такие глупости. А он при этом так доволен собой, что улыбается снисходительно и смотрит на неё, как на глупую маленькую девочку.
