Все еще утро, но мне кажется, что я не спала всю жизнь. На часах четверть двенадцатого, и врач только что посоветовал нам покинуть квартиру, чтобы не видеть, как катафалк заберет твое тело, чтобы увезти его в Центр судмедэкспертизы. Скоро над тобой произведут вскрытие. Они хотят установить причину смерти. Исключить, что ты умер иначе, нежели естественной смертью. Что в такой ситуации считать естественной смертью… Точно не знаю. Однако понимаю, что ты теперь – часть полицейского расследования, что так всегда бывает, когда молодой человек внезапно и необъяснимо умирает, что полицейское расследование является стандартным алгоритмом и направлено на защиту умершего и его близких. Нужно установить все точно. Это может занять до нескольких месяцев. Возможно, я теперь тоже под следствием? Может быть, я главная подозреваемая в преступлении в связи с твоей смертью? Не знаю. Не понимаю. У меня нет сил об этом думать.
Медленно и неуклюже мы бродим по квартире – твои мама и папа, твой старший брат и я. Пытаемся понять, куда нам деваться. Не в силах думать о будущем более чем на несколько часов вперед, мы решаем собраться на вилле у твоего брата, до которой всего пятнадцать минут езды. Осталось только понять, как нам туда добраться. Могут ли твой брат и отец сейчас вести машину? Решусь ли я ехать с кем-нибудь из них вместе с Иваном? Какие у меня варианты? Мысль о том, чтобы сесть в метро или на автобус, кажется невыносимой. Я начинаю собирать вещи.
Подгузники Ивана. Несколько баночек детского питания. Запасную одежду мне и Ивану. Я понятия не имею, где буду ночевать сегодня ночью. Мысли движутся невероятно медленно, то и дело я зависаю, глядя в одну точку, в комнатах, по которым брожу. В спальню я избегаю заходить. Иван по-прежнему гулит на руках у моей мачехи, которая делает один звонок за другим, чтобы добыть детское кресло для своей машины, поскольку понимает, что с сегодняшнего дня оно ей понадобится – а она не из тех, кто долго раздумывает, прежде чем что-либо предпринять. Двое моих друзей уже едут на заправку, чтобы купить для нее автокресло. До меня доносятся отрывки телефонных разговоров и фраз, обращенных ко мне, но я не могу собрать все это в единое целое. Я в стрессе от того, что санитары вот-вот могут войти в нашу прихожую. Не хочу их видеть, не хочу видеть машину, пытаюсь поторопиться.
Июнь 2009
Мама у тебя очень красивая. На фоне твоего эксцентричного отца она кажется сдержанной. У нее ясные голубые глаза – как и у него, и у тебя. Я невольно задумываюсь – не глаза ли они первым делом заметили друг в друге, когда встретились еще подростками. Две пары голубых глаз, встретившиеся где-то в начале шестидесятых. Как красиво, если подумать!
У твоей мамы высокие скулы, красные губы, черные волосы, уложенные в высокую прическу, и длинные темно-красные ногти. Фигура у нее стройная, и я успеваю подумать, что такое тело могло бы принадлежать женщине моего возраста, а не почти пенсионерке, родившей четверых детей. На ней черное платье и длинная темно-серая кофта до щиколоток. Выглядит она по-настоящему элегантно. На ее фоне я смотрюсь как студентка в походе. По сравнению с твоим папой она кажется степенной, респектабельной, загадочной. Она тоже разглядывает меня, но куда более деликатно, чем твой отец, и я вынуждена выйти из роли пассивного наблюдателя. При встрече с твоей мамой я хочу показать себя. Доказать, что я могу. Хотя – что я там могу? Быть достойной ее сына, например.
Атмосфера в кухне, когда твой папа возится с кофе, твоя мама ведет вежливую беседу, а ты сам беспокойно бродишь туда-сюда между столом и холодильником, наводит меня на мысль, что ты впервые привез сюда свою девушку. Или «ту, с которой ты тусуешься», говоря твоим языком. Все ходят друг вокруг друга на цыпочках – и более всего вокруг меня. Иногда повисает пауза, и когда кто-то начинает говорить – чаще всего твой папа – он прерывает кого-то другого – обычно твою маму, которая только что набрала воздуху в легкие, чтобы прервать молчание и что-то сказать. «Скажи ты». – «Нет, сначала ты». – «Нет, ты скажи, мое было не так важно». Смех.
Мы покидаем кухню, чтобы осмотреть дом, и мне рассказывают всю историю о том, как семья переехала сюда, когда тебе было шесть или семь лет. До того вы жили в потрясающем доме – в большой коммуне возле озера. Но в восьмидесятые муниципалитет потребовал здание и землю обратно, и вы нашли вот это. Тоже сгодится. Твой папа подчеркивает, что это ничто в сравнении с той коммуной, ерунда рядом с тем огромным домом у озера, но вы так и остались здесь. И вам тут жилось очень неплохо.
Сотни растений заслоняют свет из окон, а по стенам и вовсе будто настоящие джунгли. Полки так забиты книгами, словно стены в гостиной состоят из одних книг и ничего более. Шесть кошек небрежно бродят по комнатам, запрыгивают на мебель и снова спрыгивают на пол, лежат на диване и используют окно на кухне как выход на балкон, а затем в сад. Твои родители рассказывают, как их зовут и какие у них характерные особенности, и, хотя это безнадежный проект – у меня ужасно плохая память на имена, – я все же пытаюсь запомнить. Твои родители обожают своих кошек, это очевидно. Описывают их характеры, словно речь идет об их собственных детях.
И еще они обожают литературу – судя по стенам. Скосив глаза на полки, я нахожу там впечатляющее собрание из тысяч томов. Там теснятся романы, детективы, исторические мемуары, политические книги, биографии и книги моей любимой тематики – психология. Там очень много книг по психологии. Вероятно, это связано с тем, что твоя мама работает психотерапевтом. Я начинаю листать одну из них, и твой папа исчезает в кухне, чтобы продолжить варить кофе. Ты уходишь вслед за ним. Я слышу, что вы заговорили о политике. Что-то о Пере Альбине Ханссоне и «Доме для народа». «Volkgemeinschaft»[4], – произносит твой папа, перекрикивая кофеварку в кухне, и дальше я урывками слышу, как вы доходите до национал-социалистической рабочей партии Германии. Я уже отметила твой интерес к политике и истории, всегда заставляющей меня чувствовать себя необразованной и тупой, так что я старалась поскорее сменить тему, когда мы были вдвоем. Сейчас вы с папой что-то обсуждаете на кухне. Я еще некоторое время провожу у полки с книгами по психологии.
Твоя мама остается со мной. Мы заводим разговор о книге, которую я держу в руке. Она спрашивает, интересна ли мне эта тема, и я отвечаю, что да. Признаюсь, что мечтаю когда-нибудь в будущем выучиться на психолога. Она кивает, с искренним интересом расспрашивая меня о том, чем я занимаюсь сегодня. Я даю ей краткое резюме своего профессионального пути: рассказываю о годах работы в книжном магазине и кратких гастролях в киноиндустрии, о газетах, для которых я писала, и о том, как я сейчас занимаюсь организацией концертов. Много работы, приходится задерживаться допоздна. «Не смогу остаться в этой отрасли до пенсии», – произношу я и понимаю, что так оно и есть. У нас уже установились доверительные отношения. Вернувшись к началу разговора, я спрашиваю, чем она занимается в области психиатрии. Она рассказывает. Когда мы с ней вдвоем, разговор течет легко, и, выходя из комнаты, мы уже прониклись симпатией друг к другу. Она хорошая слушательница и рассказчица, и вскоре она осторожно выспрашивает меня, как мы с тобой познакомились. У меня возникает ощущение, что ей все уже известно, однако я отвечаю на ее вопросы. Рассказываю о вечеринке, о наших общих друзьях, о том, как давно мы встречаемся. Твоя мама слушает, кивает. Интересно, утвердит ли она мою кандидатуру? Похоже, что да.
