Книга Давай надеяться на лучшее - Каролина Сеттерваль

В доме твоего брата мы начинаем срываться, по очереди разражаясь рыданиями. Начинаю я, сидя за кухонным столом. Не могу сдержаться, чтобы не зарыдать в голос, как маленький ребенок, и объясняю собравшимся – твой младший брат тоже присоединился к нам, как и моя мама, а также две мои ближайшие подруги, – какой ужасной спутницей жизни я была в последнее время. Я убеждена, что именно я тебя убила. Именно я виновата в твоей смерти – если не прямо, то косвенно. Твое сердце не вынесло такого напряжения, как жизнь со мной. Я все время подгоняла тебя, навязывая тебе темп, в котором тебе было некомфортно. Ты не раз давал понять, что совершенно измотан. А я продолжала торопить тебя. Твое сердце разбилось, потому что я заставила его разбиться. В буквальном смысле слова. Во всем виновата я. Никогда себе этого не прощу. Я убила человека. Убила отца Ивана. Ивану уже не дано вырасти с обоими родителями. И во всем этом моя вина.

Твой папа прерывает меня, перекрикивает меня и говорит: «Перестань, Карро, не смей так думать». Он говорит, что я – самое лучшее, что у тебя было в жизни, что самой мне сложно сейчас это понять, но они-то знали своего сына тридцать четыре года, так что мне придется их извинить, но они знают, о чем говорят. «Мы видели, как он ожил благодаря тебе, – произносит твой папа. – С тобой он был счастлив. Просто все так и есть, что тут спорить. Ты пробудила в Акселе жизнь, вы с Иваном наполнили ее смыслом». «Перестань обвинять себя», – снова говорит твой папа, но тут его голос прерывается, наступает его черед принять эстафету плача. Я умолкаю. Внезапно у меня начинает болеть голова. Волосы у меня сальные, на лице слой жира и слез. Я говорю, что мне надо принять душ, однако выясняется, что запасную одежду для себя я все же забыла. Жена твоего брата, которая до сегодняшнего дня была моей невесткой, но теперь я даже не знаю, как ее назвать, помогает мне подняться на второй этаж, выкладывает пару чистых носков и дает мне полотенце. Предлагает мне лечь в их постель и немного отдохнуть, когда я помоюсь. Они позаботятся об Иване. Она заверяет меня, что Ивану хорошо. Тут я осознаю, что давно о нем не вспоминала. Где он? Как себя чувствует? Где моя мачеха?

Их я нахожу в гостиной. Иван ползает по полу, она сидит рядом. Я спрашиваю, когда он ел – совершенно не помню подробностей этого дня. Она напоминает мне, что я покормила его грудью как раз перед тем, как мы покинули нашу квартиру и отправились сюда. Мы высчитываем, что с тех пор прошло не меньше двух часов. Я беру Ивана на руки и кормлю его. Он жадно сосет. Я разглядываю его крошечные щечки, когда он глотает мое молоко, которое еще не пропало, но скорее всего вот-вот иссякнет. Знаю, что это типичная реакция на шок и травматические события. У моей мачехи молоко пропало в тот же день, когда умер мой папа. Смотреть на Ивана становится невыносимо. Его невинное личико, его уши – точная копия твоих. Он лежит у меня на руках, не подозревая о том, что произошло и как это навсегда изменит его жизнь. Он еще не знает, что ему предстоит расти без отца и что вероятно – более чем вероятно, – в смерти его папы виновата его мама. Он ест, причмокивая, сжимая одной ручкой мой свитер, который сбился в подмышке, поскольку я задрала его, чтобы покормить. Я ощущаю, что от меня пахнет по́том.

Я должна уйти. Резко прервав кормление, я выхожу из комнаты, снова в слезах. Моя мачеха принимает у меня Ивана, продолжает свое дело, защищая его от всех невзгод. Я поднимаюсь по лестнице в доме твоего брата. По стенам развешаны портреты членов семьи. На одном из них ты. Тебе лет семь-восемь. Фотография черно-белая. Ты улыбаешься прямо в камеру. Я отворачиваюсь, силы на нуле. Надо поспать.