— Она умерла, когда мне было семь лет.
— Ох… Мне очень жаль, сынок. А бабушки, дедушки у тебя есть?
— Можно сказать, нету. Родители отца умерли. Мамин отец тоже умер, давно уже. А мамина мама — моя бабушка Энни, — наверное, жива. Только отец не разрешает мне с ней связываться. — Я еще договорить не успел, а уже понял, как это прозвучит. И снова бросился защищать отца. Не дожидаясь, когда Делайла снова поведет бровью. — Только ничего такого не думайте! Дело в том, что она сумасшедшая. Отец не разрешает нам общаться, потому что она сумасшедшая!
— А откуда он знает? Бабушку держат где-то в больнице?
— Нет. У нее мотель в Калифорнии. Так что она не в больнице, нет. Но отец точно знает, что она сумасшедшая. Понимаете, бабушка никак не хочет признавать, что мама умерла. Не верит в ее смерть — и все тут. Отец говорит, если бабушка Энни попробует со мной связаться, надо удирать со всех ног, потому что она ведет себя так, будто мама жива.
Снова долгое, неприятное молчание. Впервые за все время знакомства с Делайлой мне захотелось попрощаться. До завтра. Мы все шли и шли по парку. Какой-то прохожий налетел на меня и даже не извинился.
— От чего умерла твоя мама? — спросила Делайла.
Что-то за ее вопросом крылось, я чувствовал, только не знал, что именно. Мне стало не по себе. Как-то неловко.
— Точно не знаю.
— Как это — точно не знаешь? Ты ведь уже большой мальчик был, верно? Ты был с ней, когда это случилось?
— Нет… То есть… Мама ушла из дома и забрала меня с собой. Отец нас нашел и забрал меня. Сначала мама приходила ко мне. А потом ее долго не было, я спросил, где она, и отец ответил, что она умерла.
— Он сказал тебе об этом, только когда ты спросил?
— Ага.
— Но не сообщил, от чего она умерла?
— Кажется, нет. — Неловкость распирала мне желудок. Вроде что-то живое росло слишком быстро в чересчур маленьком пространстве.
Мы уже повернули, вышли из парка обратно на улицу и в молчании ждали зеленого сигнала светофора. Делайла всегда переходила на зеленый, даже если ни одной машины на дороге не было. Сразу видно, что человек не из Нью-Йорка.
Я скосил на нее глаза: Делайла хмурилась, но по-прежнему молчала.
Она открыла рот, только когда уже был виден наш дом.
— Уж прости, сынок, но я задам еще один вопрос. Ты на поминках был?
— На поминках?
— Или на дне памяти. Это когда родные и друзья встречаются, чтобы почтить память умершего.
— М-м-м… Нет. Никогда ничего такого не было.
Делайла кивнула. Опять молча.
А когда мы подошли к крыльцу дома, повернулась и посмотрела прямо мне в глаза:
— Поднимись со мной, сынок. Выпьем чайку. Знаю, знаю, он тебя ждет. Но это очень важно.
Желудок у меня завязался в узел, но я все-таки поднялся к Делайле.
* * *
Я в жизни не пробовал чай, и сперва он мне не очень понравился. А потом я насыпал сахару, добавил молока — и вроде ничего.
— Пожалуйста, скажите, что хотели, Делайла. А то я дергаюсь.
Она села за стол напротив меня.
— На твоем месте, сынок, я бы поговорила с бабушкой… как ее… Энни? И внимательно ее выслушала.
— Зачем?
— Быть может, не такая она сумасшедшая, как утверждает твой отец.
— Она же считает маму живой!
— И что?
Я растерялся.
— Как это — и что?
— А если бабушка говорит правду? Если твоя мама жива?
На меня внезапно навалилась страшная усталость. Я знал наверняка, что Делайла ошибается, но сил объясняться с ней не осталось. Как доказать ее ошибку?
— Мама умерла. Я знаю, что она умерла.
— Откуда ты знаешь? Отец сказал, это понятно, а еще — откуда?
Я честно постарался вспомнить, но ничего не вышло. Из родственников у нас только бабушка Энни, а она про смерть мамы не говорила. Некролога в газете я не читал, вообще никаких доказательств не видел. И все-таки я всегда знал, что мама умерла. Потому что так сказал отец. Он не сказал бы, если б это было неправдой. Верно ведь?
Что-то у меня в мозгу покачнулось. Даже не знаю, как объяснить… Так бывает, когда лежишь навзничь поперек кровати и видишь мир кверху тормашками. Голова кружится, и все вокруг кажется перевернутым, искривленным.
Если Делайла права — хотя мне так совсем не думалось, — то я, возможно, не сирота и смогу увидеть свою маму. Но часть меня — очень большая часть — мечтала, чтобы Делайла ошиблась, иначе все, во что я до этой минуты верил, окажется враньем.
Я вспомнил парк аттракционов, куда меня однажды водили лет в шесть. Там была комната с наклонным полом и мебелью, нарочно сделанной так, будто пол вовсе не наклонный. Заходишь в комнату — и тело отказывается понимать, почему ты теряешь равновесие.
Я постарался объяснить это свое ощущение Делайле. Она закивала:
— Знаю, сынок, знаю. Потому и пригласила к себе, чтобы ты мог сесть. Тяжко приходится твоей бедной уставшей головке. Такое еще в фильме было, кажется, в «Танцующих под дождем». Герой танцует сначала на полу, потом на стене, на потолке, и у тебя в мозгу начинает мутиться. Хотя зачем я тебе рассказываю? Тебе ж отец не разрешает фильмы смотреть. Ты вот что… ты об этом сейчас не думай, не забивай голову. Быть может, твоя бабушка впрямь сумасшедшая. А быть может, отец тебе лжет. Сколько бы ты мозги ни напрягал, ни до чего не додумаешься. Лучше соберись-ка с силами да отыщи бабушку Энни. Пусть расскажет все, что знает.
Кажется, я кивнул в ответ, но могу и ошибаться. Я встал из-за стола и вернулся к себе. Только с ногами что-то странное творилось: я не чувствовал, касаются они земли или нет.
Помню, на столе у Делайлы так и остался мой чай, почти полная чашка.
Я только на порог, как отец начал:
— Быть того не может, чтобы ты все это время бегал!
— Отстань, пожалуйста. Мне нехорошо. Пойду полежу.
Поразительно — он ничего не сказал. Я прошел к себе и лег.
* * *
Проснулся как от толчка. Подскочил и сел на кровати. Я спал в одежде, прямо на покрывале. Включил свет: на часах начало первого ночи.
Я не стал ни переодеваться, ни причесываться. Скатился с кровати, вылетел из дома и на бешеной скорости помчался к станции подземки.
На улице было прохладно. Я и не помнил, когда чувствовал такую прохладу — настоящую, а не от кондиционеров. Нырнул в подземку, и уже посреди эскалатора прохлада сменилась душным жаром.
Но я не жалел. Я был именно там, где хотел быть. Только бы не опоздать…
