Для этой работы мне требовался смокинг. Его у меня не было — впрочем, человек сказал, что моего темно-синего пиджака будет достаточно. Черный галстук надо было купить по пути домой из местного дома профсоюзов. Там должны были проверить мою карточку Чикагского союза композиторов и решить, выдавать ли разрешение на игру в Майами. Мне пришлось немного поиграть с листа для проверяющего, затем он дал мне ноты совершенно неизвестной мелодии и попросил тут же, в момент исполнения, перевести мелодию в другую тональность. Я смутился. Мне показалось, что проверявший хотел «засыпать» меня, чтобы не выдать разрешение.
«Послушайте, — сказал я ему, — я могу перевести мелодию, которую хорошо знаю. Но если надо одновременно играть с листа и переводить в другую тональность, то я могу сбиться с темпа».
«Не волнуйтесь, — ответил он, — Я просто хочу убедиться, что вы знаете, как это делать».
«Хорошо, но это получится только методом проб и ошибок».
Я вымучил несколько аккордов, после чего он остановил меня и махнул рукой в дальний угол зала. Бросив отчаянный взгляд на предполагаемого работодателя, я поплелся вслед за проверявшим. Однако вопреки ожиданиям и к моей огромной радости он выписал на мое имя разрешение.
«С вас пять долларов», — сказал он. Заметив, как я побледнел от волнения, он ободрил меня: «Ну-ну, выше голову. Вы играли отлично и переводили в другую тональность правильно — это все, что я хотел услышать».
Небеса Флориды смилостивились надомной, и когда мы вышли на улицу, я опять чувствовал себя прекрасно.
Работа заключалась в выступлениях с оркестром Уилларда Робинсона в ночном клубе «Тихая ночь» на Палм-Айленд. Сам Уиллард Робинсон был первоклассным пианистом, однако из-за множества свалившихся на него личных проблем безудержно запил. После того, как он несколько раз на глазах у зрителей упал со стула, управляющий заставил его нанять вместо себя другого пианиста. Развод Робинсона с женой, продажа дома на Лонг-Айленде (который он увековечил в песне «Домик на продажу») и период его алкогольных запоев случились очень кстати для меня. Как говорится, беда одного человека есть счастье другого. Где-то в глубине жило нехорошее чувство, что мне хорошо за счет Уилларда. Несколько лет спустя я был рад вновь его увидеть, на этот раз в Нью-Йорке. Он руководил Deep River Orchestra и выступал с этим оркестром в радиопередачах Маквелл-Хаус перед радиослушателями всей страны.
Так или иначе, музыка, которую мы исполняли в ночном клубе, была неплохой. Вскоре я стал получать 100 долларов в неделю — солидные по тем временам деньги — и мы с Этель наконец-то смогли переехать из дома с множеством сдаваемых комнат в трехкомнатную меблированную квартиру в потрясающе красивом новом здании.
Первое выступление в «Тихой ночи» оставило у меня сильные впечатления. Само место было просто сказочным — роскошным, гламурным и абсолютно нелегальным. Владел клубом контрабандист, доставлявший партии рома с Багамских островов. Здание окружал высокий забор, а на входе гостей внимательно рассматривал привратник. Прежде чем открывать перед вами дверь, привратник нажимал на одну из двух кнопок в стене. По звонку первой хозяин клуба спускался и встречал посетителей. Другая включала тревожную сирену, означавшую, что в клуб пришли агенты налоговой полиции. Привратник должен был задерживать федералов как можно дольше, а когда они все-таки попадали внутрь, то в клубе уже не было никакого алкоголя — кроме того, что был налит в стоявшие перед посетителями рюмки. Если пришедшие пробовали конфисковать спиртное из рюмок, тут же вспыхивал жаркий спор с агентами о том, что «сухой закон» запрещал не употребление, а продажу алкоголя.
Сцена, на которой мы играли, представляла собой павильончик, изящно отделанный в стиле рококо. Танцевальный зал имел мраморный пол с греческими колоннами. Один из музыкантов оркестра указал мне на огромную яхту, пришвартованную к причалу — по его словам, когда-то она принадлежала императору Японии. В ненастную погоду ужин и танцы происходили на яхте. Меня поразило не только роскошное оформление клуба, но и учтивая обходительность его хозяев. Любые алкогольные напитки — шампанское, бренди, бурбон, скотч — стоили по доллару. Я не пил вообще, но хорошо запомнил меню с единой ценой на все напитки и стильную простоту закусок. Собственно, самого меню на бумаге не было, поскольку блюд насчитывалось всего три: мэйн-ский лобстер, бифштекс и жареная утка. Много лет спустя я вспомнил это меню, когда придумал первый девиз для ресторана McDonald’s: «Будь проще, глупый».
Другой поразившей меня особенностью был безукоризненный профессионализм официантов-швейцарцев. Они приносили жареную утку на большом деревянном подносе и с непринужденной ловкостью фокусника, достающего кролика из шляпы, резали ее прямо перед клиентом. При виде их мастерства я испытывал восхищение.
В тот первый вечер, впрочем, у меня не было времени разглядывать происходившее в клубе, поскольку пришлось играть, не отрываясь от клавиш. Когда подошло время для перерыва,
музыканты покинули сцену, но Робинсон водрузил на фортепиано большую розовую шляпу и попросил меня остаться, чтобы играть на заказ клиентов, желавших спеть. Клиенты бросали в шляпу чаевые, и я, видя, сколько в ней собралось денег, только радовался, пока не обнаружил, что должен поделить эти деньги с остальными музыкантами. Это было совершенно нечестно, и я вскипел от возмущения. Однако таков обычай, сказали мне, и ничего поделать с этим нельзя, если я хотел работать в этом месте и дальше. Я продолжил барабанить по клавишам пальцами, отвыкшими от столь долгой игры, и внутри себя поклялся, что найду способ освободить пианиста от неприятной обязанности в одиночку зарабатывать деньги для всех.
Никакого решения в первое время не приходило в голову. Меня гораздо сильнее беспокоил вопрос, сумею ли протянуть до конца программы. Домой я возвращался с распухшими и почти кровоточащими пальцами, которые потом долго отмачивал в тазике с теплой водой. Однажды вечером, когда Робинсон был еще достаточно трезв и находился в хорошем расположении духа, я попробовал поговорить с ним на тему чаевых.
«Мистер Робинсон, — сказал я, — мне кажется, со мной поступают нечестно. Когда в перерывах играли вы, ситуация была другой. Вы звезда, на которую приходили смотреть, и платили вам щедро. Деньгами за песни вы легко могли делиться с другими, потому что получали еще и жалование как руководитель оркестра. Я всего лишь один из музыкантов, однако мне приходится играть намного больше, чем остальным, не получая за это никакой платы!»
Он рассеянно посмотрел в мою сторону, затем прищурился и сказал: «Да, это нехорошо, Джо. Может быть, ты поумнеешь и научишься играть на флейте или чем-нибудь еще вместо фортепиано».
И я поумнел, но не таким образом, как советовал мне Робинсон. Однажды вечером я, как обычно, аккомпанировал по заказам клиентов, и в клуб пришел пожилой тип, который в тот самый день, как мне сказали, выиграл на скачках огромные деньжищи. С собой он привел молоденькую красотку, которая легко могла бы сойти за его внучку. Прижимаясь друг к другу, они танцевали возле сцены щека к щеке. Старик помахал передо мной долларом и спросил, могу ли я сыграть «Люблю тебя». Я покачал головой, он изобразил удивление, а девушка шлепнула по его руке с долларом, отчего тот упал в шляпу, и громко сказала: «Как ты смеешь предлагать пианисту доллар, жадина!». Из пачки денег, торчавшей в нагрудном кармане старика, она достала двадцатидолларовую банкноту и бросила мне на колени. «Люблю тебя», вы спрашивали, — тут же нашелся я и наиграл несколько аккордов, как бы вспоминая мелодию. Старик кивнул, и я сыграл эту песню. Если мои коллеги и заметили неучтенные чаевые, они не стали возражать. С тех пор чаевые за особые заказы шли только в карман пианиста.
