— Ты где стоишь? — спросил Василий.
— А… там, — неопределенно махнул рукой Крот так, словно в его распоряжении был весь земной шар и расположиться на постой он мог где угодно. Поводил народ по достопримечательностям?
— Конечно. На Водокапе были, в гроте у Саратова, на Стиксе… — ответил Василий.
— Ниже не были?
— Нет… В Систему Крота хотелось бы… Не сводишь?
— Отчего не свести? Свожу. Вы тут, кажется, одни остались. Надолго залезли?
— Не знаю. Может, на недельку…
— Свожу — чего не сводить. Хоть в Систему Ада сведу, — добавил Крот как-то многообещающе.
— Мы что, тут в самом деле одни? — вдруг осведомился Миша.
— Одни, — хищно посмотрел на него Крот, и кротовые глаза вдруг заблестели, точно их обладатель прозрел. — Не считая двоих солдат в Передней. Придурки какие-то. Залезли на десять метров и ждут, что дальше будет. А чего там…
— Крот, пожрать не хочешь? Суп, правда, съели, но вот чай, печенье, паштет.
— Давай.
Пока Крот насыщался, Саша нашел, наконец, нужный строй и запел трагическую песенку «Ой-ё», сочинение «Чайфа». Но никто не подхватил, не поддержал. Катя сидела, уткнув нос в колени, и тихонько посапывала. Равиль тоже, кажется, уже видел сны. Михаил боролся с тяжестью век.
— Хорошо играешь, — похвалил Сашу Крот. — А ты знаешь эту, как ее, «Атланты небо держат»? Недавно услышал песенку…
— Недавно? — удивился Саша.
Даже те, кто почти спал, удивились — как можно было только недавно услышать эту песенку Берковского, написанную лет тридцать назад.
— Чего там наверху новенького? — спросил Крот.
— Да чего там может быть новенького, — пожал плечами Василий. — Война в Чечне.
— В чем?
— В Чечне. Доллар растет по копейке в час. «Спартак» — чемпион. Черномырдин…
Но Крот не стал интересоваться, чего там наверху Черномырдин.
— Ладно. Смотрю — вы тут носом клюете. Завтра увидимся.
— А ты где стоишь? — еще раз попытался узнать Вася.
— Я вас найду.
И Крот исчез.
Мишин подозрительно исправный хронометр показывал шесть часов вечера. Но в сон клонило всех. Если не считать кратковременного и неглубокого отруба в электричке, прерванного к тому же контролерами, то путешественники были на ногах почти двое суток. Поэтому, не сговариваясь, все расползлись по своим спальным мешкам.
У Саши и Кати были мешки, сплетенные «молниями» в один, находившийся на вежливом удалении от остальных.
Когда Василий задул свечу, сразу наступила темнота. Она была настолько всеобща, велика и непроницаема, что кряхтение, шебуршание и сопение укладывающихся ко сну казались каким-то странным шлейфом чужого мира, совершенно неуместным тут.
Миша открыл глаза, закрыл, снова открыл — разницы не было никакой. Зрение ощутимее работало с сомкнутыми веками. Видимо, мозг, защищаясь от слепоты, вызывал для зрительного нерва из подсознания какие-то кружочки, искорки и прочий развлеканец. А для уха в полной тишине — звон.
Но усталость брала свое. Засыпая, проваливаясь в мягкую бездонную яму, Миша бесцельно и беспредметно произнес про себя: «Система Ада — красиво и страшно». И услышал сдержанную возню и приглушенное хихиканье со стороны этих юных и довольных, вызывающих зависть.
Катя доверчиво прижалась, переплелась руками и ногами со своим парнем.
— Я думала, что замерзну, а с тобой ничего.
— Васька же сказал, что тут постоянная температура и зимой и летом, прошептал ей Саша в ухо.
— Постоянная, в отличие от тебя. С кем ты мне будешь тут изменять, подлец?
— С летучими мышами.
— Отлично, — шептала она ему в плечо, отодвинув губами край выреза футболки. — Хорошая парочка — ползучий гад и летучая мышь. Ой, ну что ты делаешь… Саш, ты же говорил, что спать хочешь… Руки не помыл… м-м… пониже… никакой гигиены.
Она передернула ногами, сталкивая с себя шерстяные колготки вместе с трусиками. Ей было еще страшно, еще очень страшно в этой тоненькой скорлупке из спального мешка и его объятий.
Нет, уже не так страшно. Саша был уверен в себе и настойчив. Это ее успокоило. Соски отозвались привычной и приятной истомой напряжения. Между ног стало так горячо, что эта энергия, уходя в окружающий воздух грота, грозила нарушить экологию среды. Но еще больше тепла входило в Катю. Александр был неутомим. Девушка сладострастно застонала и, уловив за хвост ускользающую мысль, что здесь, в абсолютной тишине, ее неприличные стоны будут подобны камнепаду и обвалу в шахте, заставила себя вжаться носом и губами ему в шею, в пахнувшие сыростью завитки волос.
— Кончи в меня, Сашенька, кончи в меня… Я прошу тебя… Сашенька, любимый мой… да-а-а-а-а… та-а-а-а-а-к…
Миша балансировал на грани сна. Его засасывало в омут бессознательного, где раззевалась невидимая бездонная глотка тьмы, чтобы проглотить никчемного жалкого человечишку, перемолоть его каменными жерновами каменных стен желудка Земли, но тут же легкомысленная возня и сопение неподалеку возвращали его в явь. Предательское воображение чертило ему в глухой бархатной тьме линии светящуюся плавную линию женского бедра, шеи, контур обнаженной руки. Боже!
Он стиснул зубы и прикусил язык. В горле заклубились завистливые слова: «Эй, вы там, хорош баловаться! Дайте поспать». Он душил их в себе, сглатывал, точно борясь с подступающей тошнотой. Нет, он успокоится, успокоится, промолчит. Ну может быть, немного помастурбирует… Но лучше все же заснет.
Они учились вместе четыре года. И Миша не замечал Катерину, принимал как само собой разумеющееся знакомство с ней. Но вдруг в последнем классе прозрел, увидел ее ярко загорающиеся при радости или удивлении карие глаза. Она и для него могла просто так, неосознанно разжечь их, просто так помучить, проходя мимо. А мимо — это, конечно, к Сашке Савельеву, в принципе другу, но с каждым днем все меньше и меньше.
Ах, как несправедливо все устроено! Она — не его и принадлежит тому, другому. А тут еще эта армия, эта дурацкая Васькина авантюра. Ладно, плевать, теряю баланс — и в темноту, в сон, в подземную пасть. И ему снилось, что он идет по непроницаемому штреку. Он потерял фонарь, а может быть, даже ослеп. Он осторожно нашаривает ногой каменный пол и осторожно ступает. Правой рукой чувствует шершавую холодную стену, левую держит перед собой, чтобы ни во что не воткнуться.
— Стой! Кто идет? — раздался простуженный голос на точке КПП.
— Свои, — отвечает Миша.
— Сейчас мы посмотрим, какие такие свои, — говорит страж.
Вся стража слепая. Миша чувствует чужие проворные и неприятные пальцы на своих плечах. Потом они переползают на лицо, щупают лоб, веки, нос, подбородок.
