– Это очень радостная песня, которую они поют в Силбее, – заявил он. – Триумфальная песня. Видите ли, горожане победили. Они не отвоевали свою жизнь, нет, – но получили достойную смерть. Во всяком случае, это была смерть, а не “перековывание”. Это хоть что-то. Что-то, о чем можно слагать песни и за что можно держаться. Вот как оно сейчас в Шести Герцогствах. Мы убиваем своих близких, чтобы этого не могли сделать пираты, а потом слагаем об этом победные песни. Поразительно, в чем люди могут находить утешение, когда больше не на что надеяться.
Мое видение начало расплываться. Я внезапно понял, что это сон.
– Я даже не здесь, – слабым голосом сказал я. – Это сон. Мне снится, что я король Шрюд.
Он поднес свою бледную руку к огню, рассматривая косточки, просвечивающие сквозь прозрачную кожу.
– Если вы так говорите, господин мой, значит, это так. Значит, мне тоже снится, что вы король Шрюд. Если я ущипну вас – может быть, я проснусь?
Я посмотрел вниз, на свои руки. Они были старые и покрытые шрамами. Я сжал кулаки и смотрел, как вены вздуваются под пергаментной кожей, ощущал, что мои распухшие суставы как бы полны песка. “Я теперь старик”, – подумалось. Вот что на самом деле значит быть старым. Не больным, когда в конце концов поправишься. Старым. Когда каждый день становится труднее, каждый месяц наваливает на плечи новую ношу. Все как-то ускользало в стороны. Я быстро подумал, что мне пятнадцать. Откуда-то появился запах обожженного тела и горящих волос. Нет, пахнет жирной тушеной говядиной. Нет, это лечебные благовония Джонки. Смесь этих запахов была тошнотворной. Я уже не знал, кто я такой и что важно для меня. Я пытался ухватиться за ускользающую нить логики, пытался вернуть ее, но тщетно.
– Я не знаю, – прошептал я, – я ничего не понимаю.
– А как я и говорил вам. Можно понять что-то, только став этим.
– Так вот что значит быть королем Шрюдом? – спросил я. Это потрясло меня до глубины души. Я никогда не видел его таким: измученным старческой ненавистью и все-таки по-прежнему переполненным болью за своих подданных. – Неужели он должен терпеть это день за днем?
– Боюсь, что так, господин мой, – мягко ответил шут. – Пойдемте, позвольте мне отвести вас в постель. Уверен, что завтра вам станет лучше.
– Нет. Мы оба знаем, что не станет, – я не произносил этих ужасных слов. Они слетели с губ короля Шрюда, и я услышал их и понял, что это жестокая правда и что она ни на минуту не оставляла короля. Я так ужасно устал. Все во мне болело. Я не знал, что тело может быть таким тяжелым, что просто шевельнуть пальцем стоит неимоверных усилий. Мне хотелось отдохнуть. Снова заснуть. Я это был или Шрюд? Мне следовало позволить шуту уложить меня в постель и дать моему королю отдохнуть. Но шут все еще владел лакомым кусочком информации, на котором никак не могли сомкнуться мои щелкающие челюсти. Он жонглировал пылинками знания, которое было необходимо мне, чтобы снова стать самим собой.
– Она умерла там? – требовательно спросил я.
Он грустно посмотрел на меня, потом внезапно нагнулся и снова поднял свой крысиный скипетр. Крошечная слезинка жемчужинкой блестела на щеке Крысика. Шут сфокусировался на ней, и его взгляд снова ушел вдаль, блуждая по пустыне боли. Он заговорил шепотом:
– Женщина в Силбее. Капля в потоке слез всех женщин Силбея. Что могло выпасть на ее долю? Умерла ли она? Да. Нет. Сильно обожжена, но жива. Ее рука отрублена у плеча. Ее изнасиловали, детей убили, но она все же жива. Что-то в этом роде. – Глаза шута стати еще более пустыми, как будто он зачитывал какой-то длинный список. В голосе его не было никакой интонации. – Сгорела заживо вместе с детьми, когда пылающее здание обрушилось на них... Приняла яд, как только муж разбудил ее... Задохнулась насмерть в дыму... Умерла от воспалившейся раны всего через несколько дней... Сражена мечом... Захлебнулась собственной кровью, когда ее насиловали... Перерезала себе горло, после того как убила детей, пока пираты срывали дверь... Выжила и следующим летом дала жизнь пиратскому ребенку... Была найдена в лесу через некоторое время, сильно обожженная, но ничего не помнящая. Лицо ее обожжено, а руки отрублены, но она жива, короткая...
– Перестань! Прекрати это. Умоляю тебя, остановись.
Он замолчал и перевел дыхание. Его взгляд снова сфокусировался.
– Перестать? – Шут закрыл лицо руками и говорил сквозь пальцы: – Прекратить? Как кричали женщины Силбея! Но это уже случилось, господин мой. Мы не можем прекратить того, что уже происходит. Когда это так, уже слишком поздно. – Шут поднял голову, и я увидел, что он очень устал.
– Пожалуйста, – умолял я его, – неужели ты не можешь рассказать мне о той женщине, которую я видел? – внезапно я забыл ее имя и помнил только, что она очень много значила для меня.
Он покачал головой, и маленькие серебряные колокольчики на его шапке устало зазвенели.
– Единственный способ узнать – это отправиться туда, – он посмотрел на меня. – Если вы прикажете, я сделаю это.
– Позови Верити, – сказал я ему вместо приказания, – у меня есть дело для него.
– Наши солдаты не успеют остановить пиратов, – напомнил он мне. – Они только помогут потушить огонь и вытащить из развалин то, что уцелело.
– Значит, они должны сделать это, – сказал я серьезно.
– Сперва позвольте мне помочь вам вернуться в постель, мой король, пока вы не простудились. И позвольте принести вам еду.
– Нет, шут, – сказал я ему грустно, – разве я могу есть, лежа в теплой постели, когда тела детей стынут в грязи? Лучше принеси мне мою одежду и ботинки. А потом отправляйся искать Верити.
Шут дерзко настаивал:
– По-вашему, неудобство, которое вы причините себе, дает хоть один глоток жизни какому-нибудь ребенку, мой господин? Почему вы должны страдать?
– Почему я должен страдать? – я постарался улыбнуться ему. – Это, конечно, тот самый вопрос, который сегодня ночью задавал себе каждый житель Силбея. Я страдаю, мой шут, потому что страдали они. Потому что я король. Но более всего потому, что я человек и видел, что там произошло. Подумай об этом, шут. Что если каждый мужчина в Шести Герцогствах скажет себе: “Что ж, худшее, что могло случиться с ними, уже произошло. Зачем же мне отказываться от своего завтрака и теплой постели и беспокоиться об этом?” Шут, во имя крови, текущей во мне, это мой народ! Разве этой ночью я страдал больше, чем любой из них? Что значит боль и содрогания одного человека в сравнении с тем, что произошло в Силбее? Почему я должен думать о себе, в то время как моих людей режут, как стадо на бойне?
– Но я должен сказать принцу Верити только два слова, – шут раздражал меня, продолжая говорить: – “Пираты” и “Силбей”. И он узнает все, что нужно. Позвольте мне уложить вас в постель, мой лорд, и тогда я побегу к нему с этими словами.
– Нет. – Боль с новой силой ударила в мой затылок. Она пыталась лишить меня способности думать, но я держался твердо. Я заставил себя подойти к креслу у камина и умудрился опуститься в него. – Я провел юность, защищая границы Шести Герцогств от всех, кто покушался на них. Может ли сейчас моя жизнь, когда ее осталось так мало и она полна боли, быть слишком ценной для того, чтобы рисковать ею? Нет, шут. Приведи ко мне немедленно моего сына. Он будет использовать Скилл для меня, потому что мои собственные силы иссякли этой ночью. Вместе мы обсудим то, что увидим, и решим, что следует сделать. Теперь иди. ИДИ!
