Князь понимал, что если не проснется, произойдет что-то ужасное.
Но проснуться не мот. Он стоял у окна в своем поместье под Тверью и пристально вглядывался в белую метель. В камине гудел огонь, и князь слышал ее голос — сначала резкий и сердитый, потом печальный и наконец испуганный, плачущий.
— Ваше сиятельство, — окликнул его мужской голос.
Николас предвидел это заранее. Он не вздрогнул от неожиданности, поскольку ждал этого, и оглянулся. В дверях стоял молодой слуга — здоровый, рослый парень. Позади него виднелось лицо Мари-Элен — очень бледное в лунном свете. Черные глаза ее были влажны от слез.
— Ники, — пробормотала она, — не слушай его, это все не правда.
Нет, это правда. Князь это давно чувствовал, но не хотел знать — ни сейчас, ни потом. Он попытался сказать Петру, своему слуге, чтобы тот убрался вон, но язык не слушался его. Князю отчаянно хотелось увидеть Катю, прижать ее к себе и держать так, будто тогда он не потерял бы ее.
— Ваше сиятельство, мы должны обсудить с вами одно важное дело, — сказал паренек, переминаясь с ноги на ногу.
Мари-Элен вскрикнула и бросилась бежать.
Важное дело. Да уж, дело важное, ничего не скажешь. Румяное лицо слуги раскраснелось и напряглось, и он, запинаясь и мямля, начал говорить о самом дорогом в жизни Николаса существе — о его дочери Кате. Сердце князя сжалось от острой боли, в глазах потемнело.
Катя! Что с ней? Где его дочь?
Боль сменилась паникой. Паникой и ужасом. Катя исчезла, исчезла навсегда, он не мог найти ее. Теперь князь бежал полем, утопая в снегу, борясь с ветром, продираясь сквозь какие-то заросли, и громко звал ее. Но она исчезла. Снег доходил ему до колен, слезы жгли глаза, замерзая на щеках. Катя не откликалась.
— Ваше сиятельство!
Сон изменился. Кто-то звал его. Но ведь конец у этого сна совсем другой! Сон всегда завершался тем, что князь лежит на снегу, понимая, что дочь потеряна навсегда. Он неожиданно просыпался с мокрым от слез лицом.
— Ваше сиятельство! — снова услышал князь, и кто-то постучал в дверь. Громко и настойчиво. Но Николас был не в силах пошевелиться. Не совсем проснувшись, он пытался вспомнить, что должно произойти во сне дальше…
— Князь!
Николас насторожился. Глаза его открылись, и он на мгновение растерялся, не сразу поняв, где находится. Князю казалось, что он в своем поместье под Тверью, и причиной тому проклятый сон. Николас сел и сразу же понял, что он не в поместье под Тверью и не в роскошном особняке в Санкт-Петербурге, где родилась Катя, а прежде — он сам и его младший брат Алекс. Нет, он сидел на обитом малиновой парчой диване в небольшой, обшитой деревянными панелями библиотеке недавно арендованного им дома в Лондоне. Сквозь незашторенные окна виднелась пышная зелень сада под ясным синим небом.
Он в Лондоне.
Николас вытер увлажнившийся лоб и слезы на щеках. Сердце у него гулко колотилось. Он уснул на диване дома на Мейфэр, который снял три недели назад, приехав в Лондон. Хотя стук в дверь продолжался, князю не сразу удалось стряхнуть с себя сон. Наконец, овладев собой, он напомнил себе, что не стоит размышлять о прошлом, поскольку его нельзя изменить.
Холодная логика не раз выручала его, когда приходилось принимать решения в сложных ситуациях на войне, но сейчас она не помогла ему освободиться от мучительной тяжести на сердце. Князь лишь благодарил Господа, что это всего-навсего сон и на самом деле Катя не потерялась в снежном буране. Он постарался забыть и о Петре. Слуга сейчас жил в свое удовольствие где-то в Мурманске, неплохо заработав на шантаже.
— Ваше сиятельство?
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Тэйчили, гувернантка дочери. Князя охватило недоброе предчувствие. Мари-Элен лежала наверху при смерти, окруженная врачами и сиделками. На рассвете у нее случился выкидыш. Ребенок от другого мужчины. Николас взглянул на часы: уже больше девяти. Он заснул совсем недавно.
— Папа? — нерешительно окликнул его детский голосок.
Николас вскочил, теперь уже вполне оправившись от сна. Когда ночью он вернулся домой, Катя спала. Мари-Элен была без сознания: она потеряла много крови. Врачи делали все возможное, чтобы спасти ее жизнь. Православный священник, живший при русском посольстве, уже причастил и исповедал ее.
Увидев на пороге свою шестилетнюю дочь, Николас заставил себя улыбнуться. У него замерло сердце, как замирало всякий раз, когда он видел ее.
— Входи, — сказал князь.
Девочка была худенькая, с прозрачной, как фарфор, кожей, черными глазами и гладкими черными волосами. Когда-нибудь она станет копией красавицы матери. Катя смотрела на него огромными глазами, слишком серьезными для ребенка ее возраста.
Позади девочки стояла ее гувернантка, высокая дама в очках со строгим выражением лица.
— Ваше сиятельство, — сказала она, — я просила княжну не беспокоить вас.
— Моя дочь никогда не беспокоит меня, — улыбнулся он. — Входи, Катюша.
Ему хотелось броситься к Кате и схватить ее на руки. Но князь не посмел этого сделать. Мари-Элен приложила много усилий, чтобы возвести между ними стену, и преуспела в этом.
Катя вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Тэйчили осталась в коридоре.
— Надеюсь, я не потревожила тебя? — серьезно спросила девочка.
— Думаю, нам надо поговорить, — отозвался князь. Она кивнула. Взгляд больших черных глаз сосредоточился на его лице.
— Иди сюда, — сказал он. — Садись рядом, душенька. Катя в красивом белом платьице, отделанном лентами и кружевами, подошла ближе и расположилась в одном из двух массивных кресел, стоявших перед письменным столом. Николас снова опустился на диван. Катино личико не выражало никаких эмоций.
— Твоя мама очень больна, — начал Николас.
— Она умирает, — сдержанно уточнила девочка.
Николас заглянул ей в глаза, но так и не понял, что она чувствует. Поразительно, что столь юное существо так тщательно скрывает свои эмоции!
— Кажется, это так. Но еще есть надежда. Мы с тобой должны вместе помолиться за нее.
Катя молча кивнула.
Они опустились на колени и склонили головы. Князь чувствовал себя лицемером, но понимал, что делает это ради ребенка. Он не часто прибегал к молитвам, хотя считал себя верующим человеком. Николас видел много умирающих, поэтому не верил, что молитва творит чудеса.
— Отец Небесный, — тихо начал он, — мы оба просим тебя сохранить жизнь моей жены, Катиной матери. Пусть она останется жить. — Князь перекрестился. — Аминь. — Потом взглянул на склоненную головку Кати. — Ты хочешь что-нибудь добавить?
Катя подняла к нему побледневшее личико. В глазах ни слезинки, губы стиснуты. Она кивнула.
Как он утешит Катю, если Мари-Элен умрет? Ее едва ли можно назвать хорошей матерью. При каждом удобном случае Мари-Элен, не терзаясь угрызениями совести, оставляла Катю в Твери под присмотром гувернантки и нянюшек, а сама бросалась в вихрь развлечений, порхала из Москвы в Санкт-Петербург, потом оказывалась где-нибудь в Вене, Праге или Риме. Николас не раз заставал Катю у окна, терпеливо ожидавшую возвращения матери.
