Пехота шагала налегке — тяжелые пятнадцатикилограммовые доспехи и шлемы громыхали сзади на телегах. Там же было свалено оружие пикинеров — четырехметровые пики, главная защита пехоты от атак кавалерии. Лишь на марше пикинер чувствовал свое превосходство перед мушкетером, тащившим свое оружие на плече. При грабеже противника, звездном моменте в жизни любого наемника, мушкетер оказывался куда расторопнее своего боевого товарища, которому сильно мешала его длинная пика. Поэтому пикинеры считались черной костью пехоты: на этот род службы обычно соглашались те, кого не взяли в мушкетеры.
Кроме пик, с обозом двигались и другие необходимые инструменты войны: пушки, толстые медные трубы, набитые порохом, — петарды, предназначенные для подрыва крепостных ворот, колья, которыми защищали лагерь от кавалерийской атаки, и лыжи. Последние были двух видов: железные и толстые деревянные, с прорезью в районе стопы, куда продевалось крепление. Лыжи принадлежали финнам, собранным в отряды разведчиков.
Двенадцатитысячное войско, уходившее из Выборга, считалось огромным по европейским меркам. Большее число профессиональных солдат, обеспечение которых едой по приемлемым ценам входило в условия контракта с русскими, разоренная страна просто не смогла бы прокормить. Знаменитое выражение Наполеона «армия движется своим брюхом», появившееся два столетия спустя, в войнах начала семнадцатого века было куда актуальнее, чем в более сдержанном девятнадцатом. Лишь одного пива требовалось целое море! Солдат, по шведским нормам, просто не мог воевать, не выпив столитровую бочку этого напитка в месяц.
Своего командующего наемники встретили уже на подходе к русской границе. Якобу Делагарди не удалось воспользоваться одной из двух коротких зимних дорог из Швеции в Финляндию, проложенных по льду Ботнического залива. Их завалили обильные февральские снегопады, поэтому пришлось ехать в обход моря, сделав крюк почти в полторы тысячи километров.
При взгляде на этого симпатичного молодого человека с отнюдь не суровыми чертами лица, еще более смягченными рыжеватыми кудрями, спадавшими до плеч (такие прически еще только входили в моду в Париже), трудно было вообразить, что перед вами — один из самых закаленных и опытных полководцев шведского короля. В нежном возрасте наш герой остался сиротой, и его дальний родственник капитан Юхан де ла Бланк, взявший на себя воспитание мальчика, перемежал истории о собственном боевом прошлом рассказами о громких победах отца Якоба — великого Понтуса. Одна из них — взятие Нарвы — даже была запечатлена на барельефе саркофага полководца в Ревельском кафедральном соборе.
Погиб Понтус столь же замечательно, как и жил. Пятого ноября 1586 года он возглавлял шведское посольство из восемнадцати человек, заключившее с московитами перемирие в устье реки Плюссы, впадавшей в Нарову. Разукрашенный и вооруженный пушками шнек с послами направлялся к крепости Нарва. При приближении парусника со шведского берега грянул салют, шнек ответил залпом и… разломился пополам. Понтус Делагарди, как и большинство находившихся на борту, погиб в стремительном ледяном потоке. Но это была смерть триумфатора, достойная такого великого воина, каким был Понтус!
Ясно, что иной карьеры, кроме военной, мальчик себе не представлял. Слава отца и высокое происхождение матери Софии Гюлленельм, внебрачной дочери короля Юхана III, в сочетании с собственными усилиями могли открыть дорогу для стремительного взлета.
Начало было многообещающим. Уже в восемнадцать лет Якоб Делагарди отправился во главе полка норландских пехотинцев в Лифляндию, на войну с поляками. Через год вместе с 27-летним внебрачным сыном Карла IX — Карлом Гюлленельмом он взялся за безумное предприятие: молодые люди возглавили оборону крепости Вольмар, старые осыпавшиеся стены которой вызывали у опытных военных большие сомнения в удачном исходе дела. Английский наемник Хилл отказался руководить заведомо провальным предприятием, а нидерландский полководец граф Юхан Нассауский, приглашенный Карлом IX для обучения шведского войска, осмотрев укрепления, вынес безапелляционный приговор: «У меня на родине человека, решившегося защищать эти развалины, повесили бы за глупую отвагу на городских воротах». Гюлленельм и Делагарди якобы ответили на это замечание следующим образом: «Если вал и стена оставляют желать лучшего, то добрые защитники и храбрость возместят сей недостаток».
Если за точность этого бравого ответа нельзя ручаться, то главная причина решимости молодых людей известна наверняка. Они опасались королевского гнева. Когда Карл Гюлленельм накануне обороны Вольмара промедлил с оказанием помощи другой шведской крепости — Кокенхусу (у его солдат не было ни пик, ни доспехов), отец дал сыну следующую письменную отповедь: «Ты все время ищешь оправданий. Когда тебе посылают жалованье, у тебя не хватает людей, когда есть солдаты, не хватает провианта, когда есть провиант, у тебя нет пороха или пуль… Может быть, стоит тебе завидеть неприятеля, ты дашь деру до самого Ревеля. Но знай, что в таком случае ты не можешь рассчитывать на Нашу благосклонность и не вздумай когда-либо предстать перед Нашим взором».
Ясно, что ни у королевского сына, ни у его друга после подобной угрозы просто не оставалось выбора. Деревянная крепостица держалась два месяца, но руководителям обороны все же пришлось согласиться на почетную капитуляцию. Поляки разрешили выйти из Вольмара гарнизону, оставив себе самую дорогую добычу — сына Карла IX и его друга, в котором также текла кровь королевской династии Ваза. Король Сигизмунд, которому представили знатных пленников, отнесся к юношам крайне холодно, приказав содержать их с максимальной строгостью.
Если молодые полководцы и надеялись на снисходительность Карла IX, растроганного их мужеством, то первое же письмо монарха своему заточенному в холодной замковой камере сыну рассеяло иллюзии: «В своем несчастье ты должен винить себя одного. Тебе следовало защищаться с большим мужеством и подготовиться к обороне основательнее. Если бы ты запасся всем необходимым, чтобы сидеть в осаде еще какое-то время, несчастья можно было бы избежать и Нам не приходилось бы заботиться о твоем освобождении. Твой посланец сообщил, что ты выдержал всего один или два штурма. Это можно оправдать лишь твоей молодостью».
Отец с сыном так никогда и не увиделись. Гюлленельма освободили лишь через двенадцать лет плена, уже после смерти Карла IX. Последние семь лет, в наказание за попытку побега, знатный пленник провел в ручных и ножных кандалах. Делагарди обменяли на польских пленных через четыре года.
Казалось, военная карьера, так удачно начатая, навсегда рухнула. Король считал Якоба Делагарди, как и своего сына, виновным в сдаче Вольмара, кроме того, поляки освободили Делагарди из плена, взяв с него обязательство, что тот не станет воевать против них. Это значило, что в Швеции ему делать нечего. И Якоб Делагарди отправился за славой и наукой в Нидерланды, к Морицу Оранскому, громившему испанцев, прежних законодателей европейской военной моды, с помощью нововведений в тактике и инженерном деле. Через два года молодой человек вернулся в Швецию знатоком голландского способа ведения войны. На родине его ждала схватка с личным секретарем короля Эриком Тегелем, прославившимся своей беспощадностью при разоблачении заговоров аристократов против короля (даже Карл IX в редкие минуты хорошего расположения духа шутливо называл своего верного слугу Стегелем — пыточным колесом). Кровавый секретарь, решив заполучить имение Делагарди, обвинил его в заговоре с целью передать шведский трон Морицу Оранскому. Но тучи вскоре рассеялись — обвинения оказались слишком абсурдны и бездоказательны. За устройство судьбы Якоба взялись его родственники и друзья, в том числе друг детства Аксель Оксеншерна, будущий канцлер Швеции. Делагарди отправили на восток, подальше от Тегеля, дав ему должность «генерал-лейтенанта всех вооруженных сил в Финляндии». В начале 1609 года король вызвал молодого человека в Стокгольм, предложив тому возглавить военную экспедицию в Россию. Но ведь в Московии придется столкнуться с поляками, против которых Делагарди поклялся не воевать? Подобные моральные проблемы в те времена решались легко. Король своей властью попросту освободил полководца от мешавшей ему клятвы.
