Дедушку нельзя было назвать крепостником; он никого не теснил, не угнетал и не мучил; никто не страдал под его кровом; и он, помещик, среди барской своей обстановки, окруженный сонмом крепостных Лёвок, Фомок, Васек, бывало, и сам смеется и хочет, чтобы все кругом его смеялись: и старик Лёвка, и казачок Васька.
Только во время грозы не смеялся дедушка; унылый, подавленный тоскою, он не находил себе места в целом доме и был как-то по-детски беспомощен и жалок. Его уже не забавляли шутки, не тешили потехи и общество тяготило; но и в подобные минуты душевное настроение его не проявлялось наружу нервным раздражением, капризами или старческим брюзжанием: он только уединялся в свою комнату, где его слышали ходящим взад и вперед тяжелыми шагами; по временам он испускал тяжелые вздохи и громко молился. Но проходила гроза, и дедушка стряхивал с себя уныние и слабость и с первыми лучами солнца выходил из своей комнаты розовый, улыбающийся, здоровый, с шуткой на устах.
Весь дом деда был полон проживавшими тут бесприютными, бессемейными, обездоленными, праздными и ищущими дела или насущного хлеба. Всех их помещал у себя дедушка, кормил, поил и одевал их, дразнил и жаловал; он умел давать и творить добро, и его кусок хлеба не был горек, его благодеяния не тягостны. Все эти проживавшие у него: старушки, сиротки, голодные и беззащитные, сошлись под его кровом, потому что нужда, горе или неумение трудиться загнали их к его теплому очагу; их приняли без расспросов, накормили, напоили, одели, обули и поместили в теплый угол, на бессрочное жительство — и они сразу почувствовали себя здесь под крылышком или, как говорится, у Христа за пазухой.
Хорошо жилось им у дедушки, да и ему было любо среди всей этой братии, сошедшейся здесь с разных концов света и увеселявшей его своими разнообразными беседами. А сколько безродных старушек похоронил дедушка на свой счет, скольких сирот призрел и воспитал и пристроил, сколько дворянчиков определил к месту, всегда продолжая и впоследствии принимать их у себя в доме наравне с другими гостями и домочадцами, никогда не давая им чувствовать своих милостей и не переставая поддерживать их. За все это можно было повеселиться его веселием и порадоваться его потехе, извиняя и шутки его.
Вот образчик дедушкиных потех: в числе проживавших у него пансионерок из роду бедных дворян была, между прочим, одна заштатная повивальная бабушка. Однажды вечером она, ранее обыкновенного, ушла к себе в комнату, где она, поглядывая в окно, тревожно прислушивалась к малейшему шороху в ожидании посланца от одной соседки-помещицы, заранее пригласившей ее для своих родов. По соображению бабушки, роды предстояли трудные. Дедушка, по обыкновению, был посвящен и в эти тревоги и задумал сыграть шутку для общего увеселения. Вечер был зимний, нескончаемый, гостей новых не прибыло, а свои понаскучить успели; а на дворе завывала вьюга, зги не видать было. Вдруг докладывают, что приехали за бабушкой-повитухой от родильницы. Старушка бережно сложила свой чулок, за вязанием которого ее застали, помолилась перед иконами и даже положила несколько земных поклонов; не спеша оделась, укуталась и вышла на подъезд садиться в сани. Не заметила она за вьюгой, слепившей ей глаза, что и сани, и люди, и лошади были дедушкины; крестясь и охая уселась, уткнула нос в ветхий салопишко и поехала, шепча молитву о благополучном исходе благого дела.
Не заметила она, как ее трижды обвезли вокруг дома и лихо подкатили к парадному, ярко освещенному подъезду, на котором ее встретил и сам помог ей выбраться из саней сияющий удовольствием дедушка, окруженный многочисленной прислугой, с фонарями и со свечами в руках, между тем как один из музыкантов наигрывал на скрипке известный в то время марш: "Ты возвратился благодатный, наш кроткий Ангел, друг сердец", сочиненный в честь государя Александра I. Потеха кончилась тем, что и бабушка засмеялась, пригрозив дедушке пальцем, и обозвала его старым греховодником.
Впрочем, не одни бедные и бесприютные ютились около богатого и хлебосольного барина: дед был умен и чрезвычайно любил общество разумных людей. Сам того не замечая, он был истинным меценатом своего времени, чутьем отыскивая талантливых людей и давая им возможность выбиться на свет из мрака невежества и неизвестности. Он ценил поэзию и литературу, искусства и художества, сочувственно тепло относился к талантам, дорожа ими в своих гостях выше чинов и титулов. Много перебывало у него в доме писателей, музыкантов, поэтов, художников; все они подолгу гостили у дедушки, пользуясь его милым обществом и широким гостеприимством.
В числе многих выдающихся личностей, отдыхавших от суеты мирской в доме моего деда, был известный малороссийский писатель Котляревский, сроднившийся не только с самим гостеприимным хозяином, но и со всем его штатом. Здесь написал он свою "Наталку-Полтавку", как художник создавая все действующие лица по образцам окружавших его. Вся оперетта взята прямо с натуры; все лица, действующие в ней, — художественные портреты дедушкиной дворни и его домочадцев. Но ничто так не тешило дедушку, как по вечерам чтение самим Котляревским известной поэмы Энеиды, на малороссийском языке, написанной им здесь.
Так проводил время в своем родовом поместье Шадееве дед мой, выйдя в отставку после долговременной и полезной службы отечеству. Кроме приятных бесед и чтения, устраивались зимою и музыкальные вечера, очень часто оканчивавшиеся танцами, в которых принимали участие все, не исключая и самого хозяина; составлялись хоры, иногда разыгрывались драматические произведения на подмостках домашнего театра труппой доморощенных актеров; а в заключение — ужин, по обилию блюд не уступающий обеду, с возлиянием наливок, запеканок и всевозможных спотыкачей» (Мельникова А. Воспоминания о давно минувшем и недавно былом. Из записной книжки 1893—1896. Полтава; М., 1898)[11].
«Смеется звонко, позвякивает шпорами, крутит усы»
Однако помимо упомянутых господ — умных, приятных в общении и добрых в деле, существовали и самые ординарные персоны, достаточно бесцветные в своей собственной жизни. При этом одни из них, живя незатейливой жизнью, старались как-то украсить ее. К примеру, принимали частенько гостей. Но даже и при великом радушии и прекрасном угощении мало что могли предложить им, кроме карточных игр да рассказанных историй из давних времен, когда они были слишком молоды и слишком ветрены, в чем теперь уже можно было сомневаться.
Другие же при своей бесцветности отличались еще и скупостью. Дома у себя старались никого не принимать. В округе, среди помещиков и крестьян слыли скрягами и не вызывали никакого к себе уважения. Но если же оказывались по необходимости на людях, требовали к собственной персоне повышенных знаков внимания. Доходило и до курьезов: так, находясь в общественных местах, громко и неплохо поставленным голосом провозглашали (причем совершенно незнакомым людям) свои чины и звания.
Хозяйство этих помещиков, хотя и велось не лучшим образом, все-таки давало какой-то доход, но о нововведениях не было и речи. Не хватало ни ума, ни размаха, ни культуры.
