Пчелы роятся, Христос. В улей летите, малышки, — Ждет вас там мир и покой. В доме своем без опаски Быстренько, пчелы, садитесь. Просит вас Дева Мария. Слышите, не улетайте, Не улетайте в леса. Вам от меня не укрыться, Не улететь от меня. Тихо же в улье сидите, Воли Божественной ждите!
А если Бодо, возвращаясь домой, замечал, что одна из пчел запуталась в шиповнике, то тут же останавливался и загадывал желание — как делают сейчас некоторые люди, проходя под лестницей. Церковь также научила заканчивать заговор от боли словами: «Пусть будет так, о Боже!» Многие поколения предков Бодо верили, что если у тебя закололо в боку или заболело в каком-нибудь другом месте, то это означает, что твои внутренности пожирает червь, поселившийся в костном мозгу, и единственный способ избавиться от него — это приложить нож, или наконечник стрелы, или какой-нибудь другой металлический предмет к больному месту и с помощью заклинания выманить на него этого червя. Предки Бодо, а за ними и он сам, заговаривали боль такими словами: «Выползай, червь, с девятью маленькими червячками, из костного мозга в кость, из кости — в плоть, из плоти — в кожу, а из кожи — на эту стрелу». А потом, подчиняясь требованию церкви, добавлял: «Пусть будет так, о Боже!» Впрочем, в действия Бодо не всегда можно было вложить христианский смысл. Иногда он ходил к человеку, обладавшему магической властью, или поклонялся какому-нибудь сильно искривленному дереву, о котором говорили, что оно творит чудеса. В таких случаях церковь была непреклонна. И когда Бодо исповедовался, священник спрашивал его: «Ходил ли ты к колдунам и чародеям, приносил ли жертвы деревьям или источникам, пил ли какое-нибудь волшебное зелье?» И ему приходилось признаваться, что да, ходил, когда заболела корова. Однако церковь была не только строгой, но и доброй. «Когда придут к вам крепостные, — наставлял священников один епископ, — не заставляйте их поститься так же строго, как богатых. Для бедняков достаточно и половины епитимьи». Служители церкви хорошо понимали, что на голодный желудок Бодо работать не сможет. Зато благородным франкам, проводившим все дни в охоте, пирах и пьянстве, пропуск одного приема пищи был весьма полезен.
Именно благодаря этой строгой, но доброй церкви у Бодо были выходные. Она заставила набожного императора издать указ о том, что в воскресенье и святые дни крестьяне не должны отрабатывать барщину и выполнять другие работы. Сын Карла Великого повторил этот указ в 827 году. Он звучал так: «Мы повелеваем, согласно Божьему закону и эдикту нашего отца, в память о его указах, да будут они благословенны, чтобы в воскресенье никто не работал на барщине, и никто не занимался своими деревенскими делами: нельзя ухаживать за виноградниками, пахать землю, собирать урожай и косить сено, сооружать заборы и обносить загородками рощи, рубить деревья, работать в карьерах или строить бы дома, нельзя также работать в саду, являться в суды или гнать зверя. По закону разрешается совершать только три службы: ведать военное дело, готовить еду или предавать тело своего господина земле (если в том возникнет нужда). Женщины не должны прясть, кроить одежду, сшивать ее нитками, а также чесать шерсть, трепать коноплю, мыть одежду на людях и стричь овец, ибо в Господний день всем полагается отдыхать. Но пусть же все они сходятся со всех сторон на мессу в церковь и славят Бога, за все то доброе, что Он сделал для нас в этот день!»
Но Бодо, Эрментруда и их друзья не желали ограничиваться в святые дни одним только посещением церкви и после мессы умиротворенно возвращаться домой. Они предпочитали по праздникам плясать, петь и веселиться, как во все века делали жители деревни, пока не наступили наши мрачные времена, когда люди стали более замкнутыми. Все они были очень веселыми и довольно грубоватыми людьми и любили отплясывать в общем кругу на церковном дворе, а песни, которые они пели, достались им от старых языческих времен. Предки Бодо распевали их в майский праздник, и крестьяне не могли забыть их, как не могли забыть и скабрезные любовные песни, вызывавшие осуждение у церкви. Снова и снова мы находим в документах жалобы церковных советов на то, что «танцующие женщины распевали хором непристойные песни», а крестьяне любят «баллады, плясовые, грубые скабрезные песни и тому подобные творения дьявола». Подобные песни пели порой и сами священнослужители. Снова и снова епископы в своих указах запрещали распевать непристойные песни и плясать на церковном дворе, но все было напрасно. Во всех странах Европы в течение всего периода Средних веков, до самой Реформации и даже после нее, деревенские жители пели и танцевали на церковном дворе. Через двести лет после смерти Карла Великого появилась легенда о танцорах из Кёльна, которые устроили в сочельник пляски на церковном дворе, невзирая на запрет священника, и все до одного на целый год приросли к земле и стояли так, пока епископ Кёльнский не освободил их от заклятия. Согласно другой версии, танцоры не приросли к земле, а вынуждены были плясать без остановки целый год и, прежде чем их освободили, успели по пояс уйти в землю. В одной из латинских песен был такой припев, который очень нравился танцующим:
