Даже в самые солнечные дни улица остается затененной во многих местах, потому что она узкая, извилистая и над ней нависают верхние выступающие этажи домов, стоящих по обе ее стороны. Дома, как правило, с высоким щипцом, и островерхие крыши вырисовываются на фоне неба зубчатой линией. Здания, целиком выстроенные из камня, встречаются редко, и в современных эпохе документах это непременно оговаривается. Дерево, штукатурка, смешанная с глиной солома соединяются в одном строении; выступающие балки, раскрашенные, а иногда и резные, обрисовывают остов здания и обрамляют окна и двери на фасаде.
В торговых кварталах первый этаж отводят под лавку или «рукодельню», причем стол или прилавок так далеко выдаются наружу, что иногда «по главным улицам не могут пройти ни люди, ни лошади». Многие улицы специализируются на чем-то одном, на них сосредоточена большая часть заведений одного ремесла, которое и дает им название: улица Пергаментщиков, Кожевенная улица. Прохожие могут поверх прилавков наблюдать за работой подмастерьев; в самом деле, во избежание каких-либо упущений или брака запрещалось работать иначе как только под присмотром клиента. Вывеска, иногда нарисованная или вырезанная на фасаде, иногда представлявшая собой висящую над улицей металлическую конструкцию, отличает дом от соседних строений и компенсирует отсутствие какой бы то ни было нумерации.
Те величественные здания, главным образом церкви, которые отчетливо вырисовывались во весь рост, когда на них смотрели с городской стены, теперь словно растворяются в массе домов, которые иной раз пристраиваются к церковным стенам. Лавочки или столы бродячих торговцев располагаются между аркбутанами или наружными апсидами. Церкви участвуют и в повседневной жизни города, звоном своих колоколов размеряя ее ритм. И в самом деле, вся городская жизнь пронизана колокольным звоном; у каждой церкви, у каждого монастыря и даже у самой маленькой часовни есть свой набор колоколов, одни гудят басом, другие звенят, их голоса смешиваются или сменяют друг друга на протяжении всего дня, оповещая о начале или окончании работы, о церковных службах, о радостях и печалях. По большим церковным праздникам или в честь великих событий – заключения мира, избрания нового папы, торжественного въезда государя или правителя – все колокола принимаются звонить разом, покрывая своим гулом прочие городские шумы.
Пока не стемнеет, пока колокол или часовой не подадут сигнал тушить огни, улица шумит и полна движения. Из открытых лавок вылетают стук молотков, визг напильников, грохот ткацких станков или жужжание прялок; водоносы, торговцы дровами и углем тащат грузы и вовсю расхваливают свой товар; поводки оглушительно громыхают по неровной мостовой, иногда цепляясь за выступы домов или за каменные тумбы, защищающие фасады. Во время сбора винограда повозки доставляют в подвалы и винные погреба богатых горожан полные ягод чаны. Иногда, под крики пастухов, медленно движется стадо, заполняя дорогу во всю ее ширину и перекрывая движение; или же проезжает знатный сеньор в сопровождении своих солдат в полном вооружении, заставляя прохожих вжиматься в дверные проемы.
Разумеется, в каждом городе есть свои наиболее оживленные улицы, свои перекрестки и площади, где по преимуществу собираются праздные зеваки. За неимением другого свободного пространства иногда местом для прогулок горожан становится кладбище. Личная жизнь каждого, равно как и общественная жизнь, протекает по большей части на улице. Только обеспеченные люди располагают жилищем достаточно удобным для того, чтобы проводить в нем досуг; у сирых и убогих нет ни малейшей возможности проводить время в тесных и темных (оконное стекло было роскошью, которую мало кто мог себе позволить, а промасленный пергамент пропускал лишь очень скудный свет) домишках. Для простого люда улица представляла собой постоянно обновлявшееся зрелище и позволяла в какой-то мере приобщиться к жизни великих мира сего или хотя бы полюбоваться ее великолепием… Ведь некая стыдливость, а может быть, и осторожность, в более поздние времена заставлявшая богатых наслаждаться своим богатством втайне и стараться не выставлять роскошь напоказ перед менее обеспеченными классами, были совершенно неведомы людям Средневековья. Правители, знатные сеньоры, богатые горожане с удовольствием и гордостью демонстрировали то, чем обладали. Улица была общественным владением, где роскошь одних соседствовала с нищетой других, где сталкивались самые несовместимые аспекты общественной жизни. Но здесь же богатые и бедные иногда соединялись ради общих проявлений профессиональной, политической или религиозной жизни.
Среди таких проявлений наиболее частыми событиями были процессии. Некоторые из них объединяли людей, занятых одним и тем же ремеслом, или членов одного и того же религиозного братства, торжественно проносивших по улицам статую своего святого покровителя. В других случаях, напротив, находили свое выражение чувства, охватившие весь город, – его надежды, его страхи, его благодарность. Ради того, чтобы попросить Небо положить конец долгой засухе, помолиться о возвращении мира или отпраздновать победу над противником, все классы общества, служители Церкви, простые горожане, ремесленники и подмастерья собирались и шли следом за хоругвями, крестами и мощами; и городские улицы становились свидетелями бесконечных процессий, которые продолжались иногда несколько дней, парализуя всякую нормальную деятельность города.
Парижский горожанин, старательный летописец парижской жизни начала XV в. посвящает значительную часть своего «Дневника» описанию процессий, которые устраивались тем чаще и были тем значительнее, чем тревожнее была обстановка в городе. В 1412 г., когда Карл VI, развернув орифламму, отправился сражаться с арманьяками, «парижане устроили такие жалостные процессии, каких еще не видывали на человеческом веку». Эти процессии повторялись ежедневно в течение почти двух месяцев, с первых дней мая и до конца июня, и в них, объединившись по религиозным братствам и приходам, участвовало все население Парижа. Вначале шли «от Дворца, нищенствующие и другие ордена, все босые, облаченные во многие достойные ризы, они несли Святой Истинный Крест Дворца, и от Парламента, какого бы сословия ни были, все шли по двое, около тридцати тысяч человек, все босые». На следующий день настал черед части парижских прихожан: «Все священники в полном облачении и стихарях, каждый держал в руке свечу, они шли босые и несли мощи, раку святого Бланшара и святого Маглуара, и впереди шли не меньше двух сотен маленьких детей, все босые, каждый со свечой в руке; и все достаточно сильные прихожане, мужчины и женщины, несли в руках факелы». Другие приходы устраивали процессии в следующие дни, и так было до пятницы 3 июня, когда устроили «самую прекрасную процессию, какую только когда-либо видывали». Больше сорока тысяч человек, по утверждению нашего горожанина (чьи количественные оценки далеко не бесспорны), принимали в ней участие; они шли с зажженными факелами, которых было никак не меньше четырех тысяч, и сопровождали святые мощи до церкви Сен-Жермен-де-Грев. На следующий день состоялось шествие от Университета, в котором участвовали дети-школьники, «все босые, каждый с горящей свечой в руке, от самого старшего до самого младшего». Жители пригородных деревень также присоединялись к процессиям, которые выходили и за пределы городских укреплений, дотягиваясь до Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Мартен-де-Шан и Булонь-ла-Птит.
