Одновременно с превращением Бонапарта в Наполеона происходит переход от брюк к кюлотам. Эта вестиментарная эволюция напрямую связана с возрастающим влиянием будущего императора, но хочется обратить внимание и на политическую подоплеку трансформации. Начиная с 1802 года происходит изменение гражданского костюма по образцу тех, что носили в Версале при Людовике XVI и назывались «французский костюм». Превознося новый порядок, заимствуют старорежимную роскошь. Придворный костюм возвращается с провозглашением империи. Декрет от 18 июля 1804 года кодифицирует одежду сотрудников аппарата императора, императрицы, принцев, высокопоставленных сановников империи, министров, членов четырех ассамблей (сената, государственного совета, трибунала, законодательного корпуса), а также председателей избирательных коллегий, округов и кантональных ассамблей. Независимо от того, идет ли речь о парадной или повседневной одежде, белые кюлоты, вышитые золотом, совершенно обязательны. Требования престижа исключают брюки, считающиеся слишком плебейскими. Наполеону удается восстановить роскошный двор. Он хочет поддержать национальную индустрию роскоши, пострадавшую из-за исчезновения крупных клиентов: это соблазнительный и привлекающий многих аргумент. Начавшаяся в результате гонка тщеславия демонстрирует эффективность его вестимен-тарной политики.
Фактически на уровне состоятельного класса кюлоты сосуществуют с брюками. В отличие от народных брюк или брюк пехотинцев, «элегантные» панталоны довольно сильно облегают тело, у них появляется «аристократическая», изысканная коннотация обтягивающей одежды. Что касается цвета, то наибольшее распространение получают черный и коричневый цвета вопреки революционной моде, благоволившей светлым тонам. Появляется ряд модных моделей брюк для мужчин. Так, в 1799 году веймарский Journal des Luxus und der Moden предлагает своим читателям этот все еще непривычный предмет одежды. На опубликованной в издании гравюре изображены вполне обтягивающие брюки, заправленные в небольшие сапоги. В целом с распространением брюк мужской силуэт мало меняется, поскольку их носят вместе с сапогами, которые, как и кюлоты, делят ноги на две части. Поэтому рассматривать гравюры и картины того времени в поисках обтягивающих брюк приходится весьма внимательно. В Англии и Америке эта мужская одежда также меняется: здесь берут на вооружение французские брюки. Обычно эта одежда, шитая из сукна на заказ у портных, создавала четкий силуэт, особенно если она была обтягивающей и у нее были штрипки.
Также никуда не девается любовь к униформе. Империя обожает ее и использует для того, чтобы отличать государственных мужей от обычных людей. После вспышки эксцентричности Директории в рамках беспрецедентной милитаризации в мужской одежде происходит определенное упорядочивание. В 1798 году была введена воинская повинность для всех классов. Коллективное обнажение перед членами призывного совета станет важным ритуалом в истории мужчин. Как подчеркивает историк Линн Хант, он «стирает любой отсыл к социальным различиям того времени». Благодаря «изобретению порнографии», которое Хант относит к этой эпохе, появилась также идея того, что «все тела похожи». Мужская мода вдохновляется имитацией военного костюма (золотые и зеленые цвета). Государство больше не испытывает угрызений совести, осуществляя контроль над внешним видом граждан. Ему удается «бесспорно изменить моду, зафиксировав границы и правила». В основном это касается мужчин, просто потому что их политическое значение бесконечно больше, чем женское. Результатом становится более однотипная манера одеваться и тенденция скрывать социальные различия. Поэтому попытки нарушить мужскую вестиментарную норму стоят дорого: экстравагантность и изысканность теперь намекают на дореволюционный период, а также на орнаментальную женственность.
Изменение военного костюма, централизация власти и колебания моды крайне важны для всего государства, поскольку они будут способствовать распространению, хотя и не обязательному для всех, брюк. Самый известный пример этого процесса — Бретань, где мужчины по-прежнему будут носить широкие кюлоты, bragou braz, близкие галльским брэ. Эта одежда, которая к тому времени еще не стала частью фольклора, уже представляет определенную местность и определенный класс. В глазах посторонних бретонские кюлоты — немного странный архаизм, к которому, впрочем, относятся терпимо, как и к эндемичным вестиментарным обычаям на завоеванных Францией заморских территориях.
«Произвела ли Революция революцию в одежде?» — задается вопросом Даниэль Рош, специалист в области истории дореволюционной Франции, и дает отрицательный ответ. Предпочитая опираться на проверенные понятия, он подвергает сомнению определение «дореволюционного вестиментарного режима», чтобы подчеркнуть те изменения, которые основаны не столько на стремлении к равенству и свободе, сколько на начавшем проявляться с XVIII века желании простоты и удобства одежды, а также на экономическом факторе, то есть на требованиях моды и потребительском спросе.
Но есть и другая точка зрения на Революцию — политическая. Мы уходим от общего взгляда на историю одежды, которая вполне законно уделяет внимание прежде всего тому, что носили в то или иное время, но избегает иконографических ловушек эпохи Революции, которые переоценивают политический образ и идеологическое значение того или иного костюма.
Появление брюк и рост их значения — это событие, безусловно, имеющее краткосрочное значение в рамках революционного кризиса, но его последствия ощущаются и по сей день… Костюм и образ санкюлота по праву остаются в памяти республиканцев и рабочих — ведь они символизируют переход от одного мира к другому, от одной системы ценностей к другой. Распространение одного предмета одежды — в данном случае брюк — по социальной лестнице снизу вверх — само по себе достаточно редкое событие, и уже поэтому не стоит пренебрегать его символическим содержанием. Увеличение роли военной и гражданской униформ идет в русле унификации мужского костюма, и итогом этого процесса становится появление брюк. Мы не пытаемся здесь защищать идею о том, что существует прямая наследственная связь между брюками санкюлотов и брюками буржуа XIX века, поскольку в конце XVIII и начале XIX века существовали другие брюки (военные, рабочие, обтягивающие «английские», которые носили вместе с сапогами, конные). Но только брюки санкюлотов стали долговременным политическим символом.
Удивительно, что эта одежда занимает столь скромное место в историографии данного периода, несмотря на качество работ об изменении одежды и моды. Очевидным образом особое внимание уделяется кокарде, мантии и униформе. Как объяснить это отсутствие интереса, столь сильно контрастирующее с идеологическим значением термина «санкюлот»? Мы уже убедились, что заниматься исследованием в этой области весьма непросто, но историки — люди, привыкшие работать с хрупкими, разрозненными, неполными и необъективными источниками… Нельзя говорить и об отсутствии интереса к народной культуре, в которой брюки зародились, поскольку ученые уже давно ее не игнорируют. Стоит ли вообще искать виновных в том, что наш предмет стал настолько повседневным, что приходится предпринимать определенные усилия, чтобы посмотреть на него с неожиданной точки зрения, вернуть ему экзотичность и удивиться тем жизням, которые он прожил одну за другой? Или дело в том, что мы неосознанно испытываем отторжение по отношению к предмету одежды, связанному с телесным низом и самыми «животными» функциями человеческого тела (вспомним контрреволюционные карикатуры, в которых подчеркивалась разнузданная сексуальность и скатологические мотивы)? Ведь наиболее важные знаки отличия находятся в верхней части тела, в частности на уровне головы или головного убора. Наконец, последняя гипотеза: не вызывали ли обладатели пик отвращения к их политическим взглядам у тех, кто считал их слишком экзальтированными, одетыми в подчеркнуто плохую одежду и прибегающими к довольно дешевым средствам? Но не слишком ли недооценивается политическое и символическое творчество санкюлотов, как об этом свидетельствуют образы, созданные в период террора? Не оказывается ли оно в невыгодном положении только потому, что происходит из народа и там и остается во времена Революции? Ведь теноры Революции не следуют моде «из низов».
