«У меня ведь даже расписки нет, — иногда спохватывалась Анджелика. — И никаких работ здесь даже не начато; так что же, что произошло с деньгами?» И она спрашивала себя, почему вода вытекает из заткнутой раковины прежде, чем ей удается вымыть руки — такая по фаянсу змеилась трещина; почему так мало простого комфорта в ее домашней жизни. Миссис Макартур, которая наслаждалась убогостью быта, которая любила свою работу, которая упивалась мелкими хозяйственными катастрофами, которая обожала чинить и обходиться тем, что имеется, миссис Макартур невозмутимо говорила: «Воды глубиной в четыре дюйма более чем достаточно, чтобы кто угодно вымыл руки, девочка. А трещина выше дна на четыре с четвертью дюйма. Не жадничай!»
(9) Анджелика, восемь лет брака…И теперь она устраивала званые обеды. Леди Райс обзавелась кругом друзей. Райс-Корт был снова открыт для туристов, Большой зал и спальни были огорожены веревками и снабжены табличками с объяснениями: тут пообедал Оливер Кромвель; на этом месте рухнул отравленный первый лорд Коуорт; вот кровать, в которой он, увы, выздоровел; а тут, взгляните, потайная комнатка в толще стены, где прятался от пуритан католический священник — его в ней замуровали заживо, и он скончался; а это китайская ваза, подарок королевы Виктории; а вот козетка, на которой сидел король Эдуард VIII, сплетясь с миссис Симпсон; ну и так далее. Однако задняя часть дома, которая вообще-то выходила на юг и озарялась последними лучами солнца, могла использоваться как более обычное, хотя все-таки и достаточно великолепное жилище относительно обычной супружеской пары. Потолки и печные трубы больше не обрушивались, двери были идеально пригнаны, окна открывались; на кухне былые чугунные котлы сменились кастрюлями из нержавейки; керамические полки для подогрева теперь работали на электричестве, а не на угле и коксе. Миссис Макартур выглядела на десять лет моложе, чем когда-либо прежде. Она сделала завивку, и ее лицо обрамляли девичьи локончики. Мистер Макартур был уволен по сокращению с автомобильного завода, где он сваривал кузова. Теперь его жена стала кормилицей семьи, и у Анджелики не осталось никаких надежд рассчитать ее. Но она позволяла своей хозяйке поступать, как та считала нужным, во всем, что касалось обслуживания посетителей.
Даже лорд Коуорт признавал, что леди Райс хорошо справлялась со всем, за что бралась серьезно, и обладала подлинным даром угадывать, что именно может прийтись по вкусу посетителям: почему они предпочтут булочки со взбитыми сливками, а не с маслом, почему будут покупать помадку, а не мятные леденцы, почему будут завороженно глазеть на козетку миссис Симпсон, но даже не посмотрят на коллекцию наконечников для стрел, собранную лордом Коуортом.
А после того, как последний посетитель удалялся, когда деньги были пересчитаны и отосланы, чтобы наполнить доверху сундуки поместья Райсов, и она снискивала одобрение Роберта Джеллико, что могло быть приятнее, чем провести вечер в обществе друзей? Приготовлять блюда по рецептам поваренных книг, которые приносил домой Эдвин, испробовая кухни всяких стран от Афганистана и Грузии до Ирана — в те времена страны эти еще не были так раздираемы насилием, жестокостью и войной, что их национальные кушанья внушали бы подозрения, слишком сдобренные страданиями и горем, чтобы доставлять удовольствие.
Эдвин и Анджелика, Розамунда и Ламберт, Сьюзен и Хамфри были центральными парами — остальные размещались на периферии, состоящие в браке и одинокие, — и исполнялся танец грациозного социального равновесия; и они творили собственный строгий этикет. Друзья, знакомые, коллеги попадали в фокус и исчезали из него по сторонам стола; каждый знал свое место; улыбающиеся лица преломляли хлеб, обеспечивали здравые советы, развлечения, общее дело. Эдвин и Анджелика предлагали самый эксцентричный, но и самый внушительный стол из них всех. Пусть власть и престиж, воплощенные в Райс-Корте, теперь представляли интерес только для туристов, тем не менее даже крестьянская стряпня вкусна на столе из монастырской трапезной, за которым свободно разместятся двенадцать персон и еще останется много свободного пространства.
Розамунда, доктор, ответственная, доброжелательная и надежная, и Ламберт, ее муж, писатель с дикими глазами, с всклокоченными волосами, восполняли знаниями и талантом недостаток стиля — парный номер и стол, за которым тесно, в комнате, полной книг. Сьюзен, гончар-любитель из Миннесоты, розовая, экзотичная и сексуальная, всегда кипящая очередным энтузиазмом, с белокурыми блестящими волосами, обаятельной наивностью, с корзинкой, полной английских садовых цветов или бутылок с индийскими соусами, каким-то образом всегда с пасхальными дарами или зимними лакомствами — вечно приносящая дары, и ее обожающий, толстенький, добрый, меланхоличный, неуклюжий муж Хамфри, архитектор, сервировали обед по-японски на застеленном ковром полу среди подушек. У Розамунды было двое детей, у Сьюзен — один ребенок, у Анджелики — ни одного, и Эдвин все еще принимал это к сердцу.
— Может быть, мне следует проверить сперму, — сказал Эдвин как-то вечером за столом Сьюзен. — Чем, собственно, занимаются мужчины, если они не отцы?
И все засмеялись.
— Любят своих жен, — сказала Анджелика и с тревогой осознала, в какой степени она полагалась на то, что Розамунда не расскажет про имплантат. А теперь слишком поздно самой рассказать Эдвину — почему, почему она ничего не сказала, как только Розамунда запихнула его ей под кожу? Она даже не помнила. Времени достаточно, времени достаточно, заверила ее Розамунда. Пятипроцентное увеличение числа туристов в этом сезоне, и у Анджелики хватало чем заняться; да и у Эдвина тоже, захоти он, однако он не захотел. Эдвин как будто лишь бродил по дому и парку и мрачно над чем-то размышлял; его лицо мало-помалу обретало недоуменное выражение, точно лицо Хамфри, чья архитектурная практика хирела. Просто жуть, когда надо подыскивать занятие. И у Ламберта тоже начались финансовые затруднения. Его издатели вычеркнули его из списка своих авторов, его литературный агент был слишком занят, чтобы разговаривать с ним. Его не понимали. Он больше времени проводил с детьми, так что Розамунда могла спокойно брать ночное дежурство; впрочем, у него не было выбора: иначе как бы оплачивались счета?
Анджелика, самая молодая в этой компании, свою задачу видела в том, чтобы учиться, и действительно многому научилась. За обеденными столами. Теперь она умела разговаривать об абстрактных материях; что такое справедливость и несправедливость; точнее узнала, когда говорить откровенно, а когда промолчать; обзавелась мнением, что такое искусство, кто на самом деле управляет страной и так далее. Подбрасывают ли бомбы агенты секретных служб или террористы.
У Сьюзен она переняла своего рода искушенную женственность, всякую всячину, какой мать никогда ее не учила. Она узнала, что цветы нужно аранжировать в букет, а не совать в вазу как попало; что их листья нужно ощипывать, а стебли раздавливать. Чувственные удовольствия, дала понять Сьюзен, точно такие же. Чем дольше оттягиваешь, тем больше наслаждаешься. Видимо, это относилось и к сексу, что вполне Анджелику устраивало, или, как выразилась Сьюзен: «Черт, ваши английские мужики ни на что не годны, ну, в ухаживании. Нет уж, у вас тут культуры алой розы и в помине Нет!» Хотя, Бог свидетель, Хамфри окольцовывал Сьюзен букетами, возил романтично в Вену на субботу-воскресенье, заказал написать ее портрет и самолично маникюрил ее сильные гончарные пальцы в самой что ни на есть неанглийской манере.
