— Да. Я думала, ты уже выбралась из ямы, но ты все еще там.
— Отсюда бесполезно выбираться, Гильда. Пути из ямы нет. Ты просто немножко приберешься в ней, посадишь цветочки, пригласишь гостей. Гильда, он уже стучит в стекло, кажется, разозлился все-таки. Я должна проститься. Господи Боже мой, это Эрни! Что делает здесь Эрни Громбек в костюме, при галстуке, в начищенных туфлях? Несуразица.
— Эрни, — сказала Анетта.
— Что, милая? — спросил Эрни.
— Проедем по Белла-Крезент мимо бывшего моего дома?
— Ты уверена, что хочешь этого?
— Да, пожалуйста. Знаешь что, я закрою глаза, а когда мы подъедем, открою на секунду, взгляну и опять крепко зажмурюсь, а ты дай газу и кати оттуда что есть мочи.
— Нам надо взять Сюзан и Джейсона из школы, уже нет времени делать такой крюк.
— Просто ты не хочешь, чтобы я опять увидела Спайсера, вдруг он мне понравится, и я снова поддамся его обаянию, — сказала Анетта.
— Твоя правда, — кивнул Эрни Громбек.
— Не беспокойся. Это все было в другой стране, и Спайсер, которого я знала, умер. Его место занимает его бездушное подобие. Как можно любить куклу?
— Обидно, однако, получилось с недвижимостью, — сказал Эрни. — Надо же было остаться в таких дураках.
— Не важно, — возразила Анетта. — Я могу все это изобразить в романе.
— Никто не поверит. И не надейся.
— Я передумала, — сказала Анетта. — Поехали прямо в школу. На самом деле мне не хочется ехать по Белла-Крезент. Я заранее знаю, что там увижу. Вид у дома запущенный; крыльцо как бы съежилось, стало ниже; ступеньки провалились; на двери две таблички с фамилиями и самозваными титулами; из верхнего окошка выглядывает Спайсер — болонка для внутреннего пользования и, может быть, Марион. Окна мутные, затуманенные от табачного дыма, марихуаны и от состояния их мозгов. К порогу тянется очередь доверчивых людишек, ищущих хоть кого-нибудь, в кого бы поверить, — не важно, если порушатся семьи и во имя любви и мира процветет злоба. Нет, тебе ни к чему такое зрелище, и мне тоже. От него у меня может подняться давление, и как бы это не повредило нашему ребенку. По-моему, лучше обойтись без таких впечатлений, и пусть то, что принадлежит прошлому, в прошлом и останется.
— Да, пожалуй, — согласился Эрни Громбек, развернул автомобиль, и они поехали за детьми.
— Эрни, — сказала Анетта, когда они припарковались у школьных ворот, — окажи мне одну любезность.
— Все что тебе будет угодно, — отозвался Эрни.
— Взгляни на эту фотографию.
— Как? Опять?
— Ну, пожалуйста. Ты видишь на ней бюст Карла Маркса?
— Нет, — ответил Эрни. — Не вижу.
— Тогда все в порядке, — успокоенно проговорила Анетта.
— Убери ее подальше, а то еще дети увидят, — сказал Эрни. — Будем поддерживать респектабельность в нашем районе. Слава Богу, что это полароидный снимок, он уже выцветает.
Фэй Уэлдон — английский писатель. Писатель, в творчестве которого совместилось много практически несовместимого — реализм и абсурд, истинно британский, логичный, жесткий модернизм — и обжигающе едкий черный юмор. Произведения Фэй Уэлдон, по меткому слову авторитетного критика, «возвращают иронии ее подлинно высокое место в современной литературе».
«Расщепление» и «Беда» — романы тревожные, злые и — забавные. Нервная, неровная и откровенно провокационная, эта проза добивается от читателя в принципе невозможного — держит в непрерывном напряжении, заставляет его смеяться и — снова и снова задумываться, невольно проецируя уэлдоновские жутковатые и умные фантасмагории лично на себя…
