Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Раньше я никогда не думала, что у меня могут быть проблемы с откровенностью. Среди моих близких друзей я всегда была тем человеком, который хочет обсудить все. Он тебе нравится? Он хорошо целуется? (Не всегда в этом порядке.) На работе я всегда требую обратной связи, мне нужно знать мнение других — до тех пор, пока они не высказывают мнения, что я слишком часто хочу знать их мнение. Но в горе я не хотела вываливать свои проблемы на окружающих и не могла говорить о Дэйве, если только люди не настаивали на этом.
Вскрыватели — не всегда наши ближайшие друзья. Люди, сами пережившие тяжелые события, часто проявляют больше сочувствия к другим страждущим. Писатель Анна Квиндлен замечает, что своей скорбью делятся «те, кто видит друг у друга похожие раны в душе». Ветераны войн, жертвы насилия и родители, потерявшие детей, одинаково часто говорят о том, что самая ценная поддержка обычно исходит от тех, кто пережил такую же трагедию. Мерль рассказывала мне, что, когда выжившие в холокосте приезжали в Соединенные Штаты, «они чувствовали себя в изоляции, поэтому начинали искать друг друга и общаться. Так образовались клубы выживших. Понять, через что прошли эти люди, могли только те, кто прошел через то же самое».
Я поняла, что это правда. Колин Саммерс, мой лос-анджелесский друг, подошел ко мне на похоронах Дэйва. Но вместо «мои соболезнования» первыми его словами были: «Мой отец умер, когда мне было четыре». «О, прекрасно, — вырвалось у меня; потом я быстро добавила: — Я имела в виду, это ужасно. Но ты стал прекрасным человеком, и это дает надежду моим детям». Мне было очень неловко, но он обнял меня и сказал: «Я понял, что ты имела в виду. И могу тебя заверить: твои дети сильнее, чем ты думаешь». Это был не самый удачный разговор в моей жизни, но это был один из очень немногих моментов в тот страшный день, когда я почувствовала себя хоть чуточку лучше.
Я стала членом клуба, в который никто не вступает по своей воле, — клуба, о существовании которого до своего вынужденного вступления я даже не подозревала. Спустя девять дней после смерти Дэйва я пошла на футбольный матч своей дочери и заметила на трибуне свободное место рядом с семидесятилетней бабушкой ее подруги Джо Шеферд. Несколько десятилетий назад Джо тоже осталась одна после смерти мужа и вырастила двоих детей. Инстинктивно я догадалась, что это место оставлено для меня. Я села, и не успели мы сказать друг другу и нескольких слов, как я почувствовала, что меня полностью понимают. На завтраке с партнерами в Facebook клиентка, которую я никогда раньше не видела, сказала мне, что только что потеряла брата. Все закончилось тем, что мы сидели в углу и плакали вместе.
Многие люди, не пережившие потерь, даже кое-кто из самых близких друзей, не знали, что сказать мне и моим детям. Было сразу заметно, что им некомфортно находиться рядом с нами, особенно в сравнении с тем, как легко мы общались раньше. Это как слон, присутствия которого в комнате никто не признает, и это начало разрушать мои отношения с людьми. Если друг не спрашивает меня, как я, значит ли это, что ему все равно? Может быть, он и правда не видит следов огромных ног и куч навоза?
Адам с уверенностью сказал мне, что люди хотят говорить, просто не знают как. Я не была в этом так уверена. Друзья спрашивали: «Как твои дела?» — но я воспринимала это как стандартное приветствие, а не как искренний вопрос. Мне хотелось закричать в ответ: «А ты как думаешь, у меня только что муж умер!» Я не знала, как реагировать на любезности. Не считая этого, как вам понравилась пьеса, миссис Линкольн?
В самых разных культурах принято скрывать негативные эмоции. В Китае и Японии идеальным эмоциональным состоянием считается спокойствие и собранность. В Соединенных Штатах приветствуется воодушевление (OMG!) и энтузиазм (LOL!). Как пишет психолог Дэвид Карузо, «по стандартам американской культуры на вопрос "Как дела?" мало ответить просто: "Хорошо". Нужно сказать: "Превосходно!"». Дальше Карузо добавляет: «Это постоянное стремление скрыть под маской подлинные глубинные чувства». Признаться в том, что тебе плохо, «почти неприемлемо».
Анна Квиндлен выражается более поэтично. По ее словам, «скорбь — это шепот снаружи и грохот внутри. О скорби не принято говорить больше, чем о сексе, вере и даже самой смерти, породившей ее, общество игнорирует ее, не считая нескольких моментов на похоронах, которые проходят слишком быстро».
Слон следовал за мной и в офисе. Я всегда дружелюбно относилась к коллегам, особенно в Facebook, где сама миссия компании заключается в том, чтобы сделать мир более открытым и наполненным связями. Наша культура это отражает: все мы сидим в общем помещении, где каждый может подойти и поговорить с кем угодно. Разговоры, в том числе личные, происходят часто и открыто.
Вначале возвращение на работу дало мне некое ощущение нормальности. Но вскоре я обнаружила, что дела идут не так, как обычно. Я всегда поощряла своих сотрудников к тому, чтобы быть на работе самими собой, раскрывать свою личность полностью, но теперь моя собственная «личность» была чертовски безрадостна. Мне было сложно говорить о Дэйве с друзьями, а на работе с коллегами это представлялось еще менее вероятным. Поэтому я молчала. И они молчали. Большинство моих взаимодействий с людьми на работе стали холодными, отстраненными и скованными. Бродя по штаб-квартире Facebook, я начинала чувствовать себя призраком, одновременно пугающим и невидимым. В моменты, когда я больше не могла этого выносить, я искала убежища в переговорной у Марка. Я говорила ему, что боюсь утратить личные связи с коллегами. Он понимал мои страхи, но утверждал, что я неправильно интерпретирую их реакцию. Он сказал, что они хотят быть ближе ко мне, но не знают, что нужно говорить.
Глубокое одиночество, которое я ощущала в своей скорби, усугублялось этими повседневными взаимодействиями, которые, как мне казалось, только отдаляли меня от людей, и я чувствовала себя все хуже и хуже. Я подумала, не стоит ли везде носить с собой игрушечного слона, но не была уверена, что все поймут намек. Я знала, что у людей самые лучшие побуждения, что те, кто не говорит ничего, стараются не касаться больной темы, а те, кто говорит не то, просто пытаются меня утешить. Я сама прежде бывала на их месте — они сейчас делали то же самое, что делала в таких случаях и я. С самыми добрыми намерениями я пыталась вселить в своих страдающих друзей оптимизм, внушить им бодрость духа, чтобы они побороли свои страхи. Ну да, я вижу в комнате серое животное, но это не слон — мне кажется, это скорее похоже на мышь. Теперь я поняла, что просто выдавала желаемое за действительное, из-за чего люди еще острее чувствовали, что их не понимают.
Традиционно у иудеев период траура по супругу длится месяц. Ближе к концу этого срока я стала задумываться о том, чтобы написать о своих чувствах в Facebook. Я излила душу в посте, но сначала не собиралась им делиться — это было слишком лично, слишком сыро, слишком откровенно. Но в конце концов решила, что от этого едва ли может стать еще хуже, а может, наоборот, станет чуточку лучше. Рано утром, пока не передумала, я нажала «Опубликовать».
Мое послание начиналось с описания пустоты и того, как легко ты можешь утонуть в ней. Я говорила о том, что впервые в жизни поняла смысл молитвы «Не дай мне умереть, пока я еще жива». Хватаясь за спасательный трос, я писала о том, как мне хочется найти смысл и выплыть из этой пустоты. Я благодарила родных и друзей, которые помогали мне в эти невозможные первые недели. Потом я сделала то, что было так сложно сделать лицом к лицу с друзьями и коллегами: рассказала о том, как ранят обычные приветствия типа «Как дела?», потому что люди, произносящие их, словно бы не признают, что случилось что-то значительное. Я подчеркнула, что, если бы вместо этого люди спрашивали «Как ты себя чувствуешь сегодня?», это показывало бы, что они понимают, как трудно мне дается каждый день.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
