Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Эффект от моего поста был моментальным. Друзья, соседи и коллеги начали «говорить о слоне». На меня посыпались письма со словами вроде: «Я представляю, как это тяжело. Я все время думаю о тебе и твоих детях».
Реагировали и незнакомые люди со всего мира, и благодаря этому я тоже стала чувствовать себя в меньшей изоляции. Молодая мать писала мне из отделения неонатальной интенсивной терапии о том, что потеряла одного из своих новорожденных близнецов и теперь ей нужно найти в себе силы для того, чтобы подарить выжившему прекрасную жизнь. Молодой мужчина накануне дня, который должен был стать третьей годовщиной его свадьбы, прислал мне свое свадебное фото. Он потерял жену, но она изменила его жизнь, и он пообещал в память о ней помогать женщинам добиваться успеха в мире, где доминируют мужчины. Чужие люди утешали друг друга. Десятки людей написали теплые слова поддержки матери, потерявшей одного из близнецов. Десятки людей подбадривали молодого вдовца. И нередко друзья писали друг другу о том, что даже не знали об их потерях и жалеют, что не были рядом, чтобы помочь. Люди предлагали сочувствие и делились собственным опытом, но общее послание было совершенно ясным: как написал один мужчина, несмотря на то, что для многих из нас план А неосуществим, мы все же не одиноки.
Не каждый способен с легкостью говорить о личной трагедии. Все мы сами выбираем, когда и где это делать и делать ли вообще. Тем не менее существуют убедительные свидетельства того, что откровенный разговор о тяжелых событиях может благотворно повлиять на душевное и физическое здоровье. Такой разговор с другом или членом семьи часто помогает разобраться в собственных чувствах и ощутить себя понятым.
После моей публикации в Facebook люди действительно стали спрашивать меня: «Как ты себя сегодня чувствуешь?» — и это был самый простой способ проявить эмпатию. Кроме того, этот вопрос помог мне осознать, что моя всепоглощающая скорбь не будет вечной. Адам указал мне на то, что на вопрос «Как дела?» я часто отвечала: «Нормально» — и это не стимулировало людей к продолжению общения. Он сказал мне, что, если я хочу, чтобы люди были со мной более откровенны, мне нужно самой быть более откровенной с ними. И я начала отвечать на вопросы честно. «Мне не слишком хорошо, но хорошо, что я могу честно сказать об этом тебе». Я узнала, что для того, чтобы люди поняли, что я нуждаюсь в помощи, бывает достаточно каких-то мелочей; если они обнимали меня при встрече и я в ответ обнимала их чуть сильнее, они понимали, что я не в порядке.
К немногочисленным «никогда-не-задающим-вопросы» друзьям я стала обращаться напрямую. Я собирала всю свою отвагу и говорила им, обычно сквозь слезы, что, если они ни о чем меня не спрашивают, мне иногда кажется, что им все равно. Я была благодарна им за то, что все они реагировали по-доброму, говоря, что рады тому, что я высказалась, — и начинали задавать больше вопросов. Как когда-то я сама в разговорах с товарищем Дэйва Джеффом, они спрашивали «Как дела?» с искренним желанием наладить со мной связь, но я не отвечала искренне, и им было неудобно давить сильнее.
Наконец я поняла, что, поскольку слон ходит за мной везде, мне первой надо признать его существование. На работе я прямо заявила наиболее близким мне коллегам, что они могут задавать мне вопросы — любые — и говорить о том, что чувствуют они сами. Один из них сказал, что в моем присутствии чувствовал себя словно парализованным, переживая из-за того, чтобы не сказать чего-то лишнего. Другая призналась, что часто проезжала мимо моего дома и думала, не зайти ли ко мне. После того, когда я сказала ей, что была бы рада поговорить, она наконец позвонила в дверь и вошла. Я действительно была рада ее видеть… и не только потому, что она принесла мороженое из «Старбакс».
Но были моменты, когда я хотела избежать откровенных разговоров. В присутствии моих сына и дочери. Прямо перед совещаниями. Лучше всего было, когда люди говорили: «Если захочешь поговорить, я рядом. Сейчас. Или потом. Или среди ночи. В любой момент, когда тебе это будет нужно». Вместо того чтобы гадать, хочет человек поговорить или нет, лучше прямо предложить ему это и посмотреть на реакцию.
Смерть — не единственное событие, которое может привлечь слона. Все, что напоминает нам о возможности потери, может заставить нас молчать. Финансовые трудности. Развод. Безработица. Изнасилование. Зависимость. Тюремное заключение. Болезнь. Адам рассказал мне, что десять лет назад, буквально накануне того дня, когда они с женой Эллисон должны были лететь в Англию по стипендиальной программе, у нее случился выкидыш. Они думали отменить отъезд, но потом решили, что смена обстановки может пойти на пользу. Из-за расстояния и нежелания грузить своими несчастьями других они не стали говорить друзьям и родным о выкидыше — и о том, и о другом, который случился позже. Именно тогда Эллисон, психиатр по образованию, научила Адама, как важно думать о том, что все могло бы быть хуже. Они вспомнили, что у одной их близкой подруги было семь выкидышей, прежде чем она смогла родить здоровых детей. Также они подумали о том, что потеря ребенка на более позднем сроке беременности была бы куда более опустошительной. Когда они вернулись домой, боль была уже не такой острой, и им было легче говорить об этом. Эллисон начала делиться своим опытом с подругами и выяснила, что некоторые из них пережили то же самое, но никогда никому не говорили об этом.
Откровенность способна укреплять социальные связи, но в некоторых случаях может быть и рискованной. Энтони Окампо, бывший одним из очень немногих филиппинцев в своем университетском кампусе, рассказывал, что чувствовал «давление американской мечты — необходимость быть представителем своего народа». А кроме того, на него давило еще кое-что, о чем он предпочитал молчать: «В планы моих родителей, глубоко верующих филиппинских иммигрантов-католиков, явно не входило иметь сына-гея». Энтони стал профессором социологии и выбрал темой своей работы трудности, с которыми сталкиваются люди нетрадиционной ориентации, вышедшие из семей иммигрантов. Он проводил опросы, и один филиппинский подросток рассказал ему, как попил из чашки, а потом увидел, как его мать «выкидывает ее, потому что, по ее мнению, она стала грязной». Другого сына иммигрантов, признавшегося родителям в том, что он гей, увезли в Мексику, «чтобы он научился быть мужчиной», и отобрали у него паспорт.
Энтони видел, как родители-иммигранты, не понаслышке знающие, что значит быть отверженным, причиняют ту же боль своим детям с нетрадиционной ориентацией. Когда Энтони наконец сказал родителям, что он гей, он также поделился с ними результатами своих исследований о том, какой ущерб наносят своим детям и обществу семьи, отворачивающиеся от них. «Отвергнутые дети прибегают к наркотикам, алкоголю и незащищенному сексу, — сказал он им. — Они помнят о том, что их отвергли, долгие годы, и это влияет на все аспекты их жизни». Благодаря вдумчивым и терпеливым действиям Энтони его родители смогли принять его таким, какой он есть. Теперь они приглашают партнера Энтони на семейные праздники. Положив конец молчанию, они по-настоящему сблизились.
Рак — еще одна запретная тема, о которой если и говорят, то только шепотом. Я читала о писательнице Эмили Макдауэлл: у нее нашли лимфому, и, по ее словам, самым худшим оказалась не химиотерапия или потеря волос. «Худшим было одиночество и та изоляция, которую я ощутила, когда многие из моих близких друзей и родных словно испарились, потому что не знали, что сказать, или говорили совершенно не то, что нужно, не понимая этого». Тогда Эмили придумала «карточки эмпатии». Мне очень нравятся они все, но вот две мои самые любимые — они заставляют меня смеяться и плакать одновременно.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
