От былой пижонистости не осталось и следа. За неимением времени и книг Налик совсем перестал читать. О чем и не жалел. Теперь он знал дорогу. Жизнь сама приоткрывала содержание неизвестных ранее смыслов. Тело его стало крепким и красивым, как у молодого тигра, только он уже не сравнивал себя с Брюсом Ли. Одолев постигшие его беды, Налик научился принимать себя. Он был равен себе. Это простое знание стало прорывом в его угнетенном сознании.
Раз в полгода Наиля навещали бабушка Люся и дядя Лева. Дед Асатур, сменив на расстоянии отношение к сыну от неприятельского к равнодушному, слал сухие приветы. Бабушка Люся вновь обрела мир. Сейчас ее плечи не отяжеляла горностаевая мантия, но зато и не загибало к земле от сыновнего горя. Глаза ее лучились теплым и ровным светом, как у постаревших Мадонн с картин Рафаэля. Проходя мимо невестки, она считала своим долгом стиснуть ее и, чмокнув в щеку, напомнить: «Береги, Гаянэ, моего сына, моего мальчика… мой подарок судьбы…»
Адольф
Было весело, если за столом находился другой мой дядя — Адольф.
Имя он носил, скажем так, не самое патриотичное, особенно если учесть, что наши победили немцев всего за пять лет до его рождения. Но тут сказались два момента.
Во-первых, село, в котором народился дядя Адик (его все именовали Адиком или Адо), находилось так высоко в горах и так далеко от центра, что, когда там узнали о том, что нарекли сына именем главного злодея века, мальчику уже вовсю шел шестой год. По совету одного мудрого человека его и стали называть Адиком. А когда юноша достиг совершеннолетия, то его отец — дядя Лева, проживая уже давным-давно в Баку, притащил в паспортный стол десятилитровое ведро черной икры и два ящика армянского коньяка, после чего в свежевыданном документе гражданина СССР под графой «Имя» красовался каллиграфически выведенный сокращенный вариант. Григорян Адик Львович. Иногда это звучало.
Во-вторых, все мои родственники были неравнодушны к готическим колкостям в мужских именах. Судите сами. Вот имена некоторых моих сородичей: Гамлет, Гектор, Грант, Асатур, Гастел, Артавазд, Тигран, Артак, Артур, Эрнест, Григор, Альберт, Спартак, Гурген, Давид. На этом фоне имя «Адольф» выглядело весьма оригинально, хотя и политически некорректно. Но благо, у Адика отцом был дядя Лева, а это значило, что спать он может спокойно.
Весь шарм дядюшки Адо заключался в раблезианской разрисовке созданного для смеха лица и неповторимом голосе. Голос дяди Адика баритонил, густо и нескончаемо клокотал, искрился и поджигал. Он зачаровывал женщин и впечатлял мужчин, которые к концу первого знакомства с ним громко заявляли собравшимся, что ради Адика они пойдут хоть на край света. Дружбу в Арменикенде принято было подтверждать доказующим ее наличие поступком. Когда же за столом никак не подворачивался повод для самопожертвования, то новоявленный друг дяди Адо восполнял сей злосчастный пробел красочной тирадой на тему «Что бы я сделал во имя дорогого Адо».
Женщины поступали проще и без лишней помпезности. Наливаясь томной влагой в глазах, они мирно расходились по домам, к своим плитам и тазам. Именно там их взбудораженное дядькиным голосом либидо поджаривалось на масле и пенилось в стиральном порошке, тая, как свеча, брошенная на раскаленные колосники.
Еще одной козырной картой этого мафиозообразного дяди Адо была тяга к вранью. К самому невероятному, трижды перевранному вранью. Любой незначительный случай из жизни, произошедший в присутствии дяди, с его легкой подачи превращался в космогоническую мистерию, вобравшую в себя спиритуализм Софокла, гротеск Рабле и кафкианский абсурд.
Однажды на дне рождения своего двоюродного дедушки Аршавира, в возрасте пяти лет, я съел две куриные ножки и, не утолив голода, попросил добавки. Дедушка Аршавир пошутил, сказав, что если бы знал, что придет Валерик, то непременно накрыл бы еще один стол. Все засмеялись и забыли. Все, кроме дядюшки Адо.
Спустя пару дней, когда мы сидели у других родственников, не присутствовавших в гостях у деда Аршавира, маслянисто-хмельной взгляд дяди Адика блуждал поверх праздничного стола. Лениво так блуждал. Пока не заметил меня. И тут на улыбчивом лице дяди вспыхнула маска чудесного озарения.
— Ха! — воскликнул он, и трепавшаяся за столом толпа смолкла. — Представляете?! Валерик недавно в гостях у дяди Аршавира съел целую курицу, а потом подошел к дяде и попросил еще! Дядя выпучил глаза, а потом покачнулся, и хорошо, я стоял рядом, а то он упал бы и ударился головой о табурет…
Дружный смех, и дядя Адо, вдохновленный достигнутым результатом, изображает выпученные глаза впечатлительного дедушки Аршавира. Спустя месяц после этого события в гостях у самого Адольфа, когда кто-то за столом попросил его передать вон ту куриную ножку, дядя вновь встрепенулся.
— Ха! — неизменно воскликнул он. — Как сейчас помню! Когда месяц назад были на юбилее дяди Аршавира, Валерик на глазах у юбиляра съел полторы курицы, а потом подошел к дядьке и сказал, что хочет кушать! Дядя Аршавир качнулся, упал и ударился головой о табурет! Хорошо, несильно ударился, а то и умереть бы мог, прости Господи…
Теперь развеселый дядя изображал общее выражение лица именинника, перед тем как тот грохнулся в обморок и ударился о табурет. Толпа взревела от восторга, прикрывая ладонями набитые рты, а дядя Адо, воспламененный оглушительным успехом, произнес тост: «Чтобы маленькие дети не доводили взрослых до потери сознания!»
Спустя еще год, на очередном застолье, веселый и беззаботный дядя, пересказывая известный сюжет, сотворил из двух съеденных мною ножек целых три курицы, повествуя, что, после того как я попросил дать мне пожевать еще чего-нибудь, деда Аршавира увезли на скорой с обширным инфарктом миокарда. И будто бы когда он, еле оправившись от удара, восстал в кардиореанимации, то первым делом воскликнул: «Дайте Валерику еще одну курицу!!!»
Вот таким уникумом был мой дядя Адольф!
Как и его двоюродный брат Налик, он умудрялся попадать в нарочно непридуманные ситуации, откуда его вызволяли связи и деньги отца, который держал подпольный обувной цех и в случае надобности мог тут же выложить сто тысяч чистоганом. Вообще, линии жизни дяди Адо и дяди Наиля так часто пересекались в критических точках, что оставалось только сидеть и разводить руками! Но все же это были разные люди.
В четвертом классе дядя Адо, или тогда просто Адик, послал в известном направлении классного руководителя и заявил, что не собирается заниматься такой нудятиной, как учеба! Папа Адика, не дожидаясь исключения сына из школы, вынул его из-за учебной парты и усадил за домашний стол, к которому по расписанию приходили нанятые учителя. Оформил он это все под предлогом, что Адик болен и не может посещать школу. О покупке полноценного диплома для сына дядя Лева даже не задумывался. Это само собой подразумевалось и труда особенного не составляло.
Однако Адик, заявивший, что учиться не будет, отказываться от своей позиции не собирался. И на второй неделе домашнего преподавания изобрел гениальный план по отваживанию учителей. Где-то на середине занятия аккуратно одетый и причесанный мальчик внезапно вскакивал на стол и, улыбаясь, опускал штаны, демонстрируя свое бурно формирующееся хозяйство, отчего учителей уносило, как лебяжий пух налетевшим ураганом.
