Стремление вырваться из этой концептуальной рамки исследования проблем аграрной истории 1930-х годов у российских историков наблюдается давно. В 1993 году, выступая на теоретическом семинаре «Современные концепции аграрного развития», И. А. Кузнецов призывал к изменению приоритетов: «Перспектива мне видится не в поисках альтернативы коллективизации и сталинизму, а в расширении самого проблемного поля исследования. Проблема коллективизации шире проблемы отношений большевистского режима с крестьянством»[60]. Призыв прозвучал, однако тематика работ отечественных крестьяноведов изменилась незначительно. Тем не менее представляется возможным отметить ряд действительно новых явлений в историографии крестьянства.
Одним из наиболее ярких авторов, активно ратующих за привлечение методов зарубежного крестьяноведения, безусловно, является Д. И. Люкшин. Успешное применение этих достижений к локальным материалам Поволжья позволило ему совместно с другим историком — В. М. Бухараевым — еще в 1990-е годы выступить с концепцией «общинной революции», которая кардинально меняла осмысление крестьянских движений периода революции и Гражданской войны[61]. В 2006 году была опубликована и первая монография казанского историка[62]. В основе радикализации крестьянства, по мнению Люкшина и Бухараева, лежали не канонизированные советской историографией факторы (рост революционной сознательности крестьянства, влияние партийной пропаганды), а отсутствие дисциплинирующего насилия со стороны власти. Община выступила инструментом самоорганизации крестьянства, придавая социальную направленность крестьянскому движению. «Общинная революция» имела долгосрочные последствия, заключавшиеся в рурализации советского общества, консервации крестьянских традиций. В своих работах Д. И. Люкшин также рассматривает взаимодействие власти и крестьянства, но делает это сквозь призму антропологических и социокультурных характеристик жителей села.
Другой попыткой преодолеть традиционную для отечественной историографии схему изучения крестьянства является подход, предложенный вологодской исследовательницей М. Н. Глумной. Основным предметом ее исторического анализа стал институт колхозов, в силу чего в авторской редакции подход получил название институционального[63]. Такое название не вполне оправданно, поскольку исследовательница анализирует не столько организационную структуру колхозов, сколько внутренние отношения в среде различных групп колхозников. В серии статей, основанных на материалах деревни европейского Севера России 1930-х годов, М. Н. Глумная рассмотрела социальную структуру, отношение к труду и практики управления, бытовавшие среди представителей колхозного сообщества[64]. Как нам представляется, такой подход несет в себе значительные перспективы обновления аграрной историографии, поскольку рассмотрение колхозов как социального института, начиная с их появления в 1920-е годы и заканчивая событиями рубежа 1980-х — 1990-х годов, позволит проследить эволюцию аграрной подсистемы всего советского общества.
Еще одна новая модель анализа представлена в работах известных историков-аграрников М. А. Безнина и Т. М. Димони[65]. В ее основе — обращение не к политическим факторам развития советской деревни, а к непосредственной логике социально-экономических процессов. Фокусом концепции М. А. Безнина и Т. М. Димони является представление о капитале (под которым они понимают «обобществленный труд») как некой универсальной категории, применяемой для анализа любого типа хозяйствования. Поскольку само по себе создание колхозов предполагало концентрацию капитала (техники, инвентаря, финансов), а затем происходил его дальнейший рост, вологодские историки предлагают трактовать колхозный период в развитии аграрного строя России как капитализацию. Социальным следствием этих процессов являлось раскрестьянивание, которое предполагало: а) отток жителей села в город; б) превращение крестьян в наемных рабочих на государственных сельскохозяйственных предприятиях. Результатом этих изменений, по М. А. Безнину и Т. М. Димони, был переход российского общества от аграрной к индустриальной стадии развития.
Из трудов зарубежных авторов наибольшее значение на изучение истории советского крестьянства оказали научные исследования М. Левина и Ш. Фицпатрик. Если для работ отечественных авторов преобладающей проблематикой было изучение различных форм государственного вмешательства в жизнь крестьянства на протяжении всех 1930-х годов, то М. Левин и Ш. Фицпатрик пытались проследить обратное влияние общества на эволюцию государства и его политики. По мнению М. Левина, формирование жесткого авторитарного режима в СССР было обусловлено рядом факторов социальной этиологии. Так, партия большевиков, завоевав в ходе революции и Гражданской войны власть, несмотря на официальные декларации, оказалась оторванной от общества. В результате опорой власти стала бюрократия. Однако советские государственные и партийные служащие, происходили из социальных низов, были плохо образованы и мало подготовлены для своей профессиональной деятельности. Свою некомпетентность советские чиновники компенсировали, с одной стороны, раболепием перед верхами партии, а с другой — приверженностью грубым, силовым методам управления обществом. Индустриализация и коллективизация, способствующие распаду существовавших в обществе социальных связей и массовому оттоку крестьян в города, лишь усилили эту тенденцию. В ходе сталинской «революции сверху» крестьянство стало объектом экономической эксплуатации и юридических ограничений. Для самих крестьян была характерна архаическая правовая культура, в силу стереотипов которой единственным противовесом всесилия местных чиновников для крестьянина выступала высшая власть. В итоге характер советской бюрократии, возросшая социальная мобильность и архаическая политическая культура крестьянства, по мнению американского историка, и предопределили появление сталинской власти[66]. Важен также и сам по себе анализ М. Левина социальных представлений и религиозных верований, характерных для российского крестьянства в первой трети XX столетия[67].
