«Здесь получено известие о смерти лондонского эмигранта С. Степняка. Эмигрант Лазарев прислал письмо Б. Петерсу, в котором он сообщил, что Степняк задавлен паровою конкой. Петерс собирал по листу на венок Степняку от „друзей-карлсруйцев“» (26.12.1895)[22].
Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский в 1878 году заколол стилетом шефа жандармов Мезенцева, ухитрился бежать с места преступления и перейти границу. (Это было еще до раскола «Земли и воли», на самой заре массового политического террора.) Он поселился в Лондоне и занялся литературой. Дружил с Элеонорой Эвелинг, дочерью Маркса (на которого сам он был, кстати, необычайно внешне похож), но оставался верен народнической доктрине; его «Андрей Кожухов», роман-агитка про народовольцев, был в России в числе популярнейшего нелегального чтива. Сбит он был не паровой конкой, а поездом дальнего следования.
А вот примечательное сообщение:
«Как мне сообщают из Швейцарии, должен в феврале или марте приехать в С.-Петербург бежавший из Сибири Владимир Бурцев, проживающий теперь в Лондоне…» (25.01.1897)[23].
Азеф не мог и предположить, что будет значить в его жизни это имя — одно из десятков, походя упомянутых в его донесениях.
Он не знал, а мы знаем — и сейчас наведем объектив.
Владимир Львович Бурцев был старше Азефа на семь лет. Родился в забытой богом крепости на Мангышлаке, там, где томился на солдатской службе Шевченко, вырос в Бирске, на Южном Урале. Русский, православный. По отцовской линии — из дворян (батюшка был штабс-капитан), по матери — из купцов. Окончил Казанскую гимназию, учился в Санкт-Петербургском и Казанском университетах. Входил в «Народную волю» на самом ее закате. Год отсидел в крепости, побывал в ссылке в Иркутской губернии, бежал в Швейцарию.
Еще в ранней юности Бурцев стал участником детективных дел, связанных с борьбой между полицией и революционерами. В 1884 году он пытался донести до руководства «Народной воли» (тогда это был Лопатин) информацию о двух завербованных Дегаевым и после его бегства оставшихся в партии агентах. Одним из них был некто Авраам Гаккельман. Народовольцы не поверили — более того, разуверили самого Бурцева. В 1889 году Бурцев встретил Гаккельмана, жившего (под фамилией Ландезен) в Париже и пользовавшегося большим авторитетом в среде эмиграции. Вскоре Бурцев уехал из Парижа, надеясь попасть в Россию. Среди нескольких людей, знавших о его отъезде, был Гаккельман-Ландезен. Вскоре Бурцев обнаружил за собой слежку. Тем временем в Париже были арестованы русские эмигранты — много, несколько десятков. Оказалось, что Ландезен готовил теракт к приезду Александра III в Париж… и в нужный момент выдал всех участников этого конспиративного дела французской полиции. Давние сведения о нем были справедливы. Это был агент русской полиции, уже заслуженный, с многолетним стажем. Потом он (как в свое время и его шеф, глава заграничного сыска Петр Иванович Рачковский, как Зубатов, Гурович и другие видные полицейские чины) перешел из секретных сотрудников на гласную службу, для этого крестившись и сменив фамилию — на Гартинг.
Революционеры начиная с 1890-х годов употребляли слово «провокатор» в расширительном смысле, разумея любого полицейского осведомителя. Это было подменой понятий. Но то, что осуществил в Париже Гаккельман по заданию Рачковского, было именно провокацией — с целью заставить французскую полицию заняться русскими эмигрантами. Это был не единственный случай такого рода. Петр Иванович, как и его покойный друг Судейкин, ничем себя в смысле методов не стеснял, не говоря уже о «двойной игре» — в этом смысле Рачковский тоже вполне походил на своего друга, если и не обладал его амбициями.
Бурцев, вероятно, был раздосадован тем, что уже разоблаченный полицейский агент сумел обвести его вокруг пальца. Это повлияло, вне всякого сомнения, и на его дальнейшую жизнь — на то, что он выбрал путь «революционного Шерлока Холмса».
Впрочем, это потом, в будущем. Пока в 1890-е годы Бурцев — просто публицист. В Лондоне он издавал журнал «Свободная Россия». А в 1897 году в Париже затеял новое издание — «Народоволец».
Уже передовая статья содержала вызывающие утверждения:
«„Народная Воля“ не погрешила ни перед „естественным ходом вещей“, ни перед историей, ни перед русской действительностью… Но „Народная Воля“ не завершила своего дела. Она не вынесла страстного напряжения борьбы и, оставшаяся без вождей, погибших в бою, покинутая слабодушными друзьями и атакованная сзади вчерашними союзниками, ослабела, растерялась и приостановилась в своем победном движении как раз накануне своего триумфа.
Временное прекращение систематических нападений на правительство, какие были в 1879–1881 годы, вызвано не истощением сил, нужных для борьбы, а неверными расчетами руководителей боевой организации „Народной Воли“, которые погубили ее дело и привели ее, вместо победы, к поражению и гибели…[24]
Положение осужденной и по пятам преследуемой жертвы — невыносимо для всякого. Александр II… не выдержал и нескольких лет борьбы и уже склонялся на капитуляцию. Александр III продержался бы, может быть, годом или двумя больше — вот и все. В конце концов он — так же как и всякий другой на его месте — был бы вынужден пойти навстречу революции и начал бы „реформы сверху“ во избежание „революции снизу“»[25].
Цели Бурцева были очень умеренными. Он не мечтал пока что ни о социализме, ни о республике, ни даже о «черном переделе». Все экономические вопросы, по его мнению, можно было решить через обычные парламентские процедуры. Но для начала необходимо сделать Россию конституционной, демократической страной. Это вполне можно было осуществить «реформами сверху». В сущности, на первых порах Владимира Львовича вполне устроило бы нечто вроде «диктатуры сердца» М. Т. Лорис-Меликова 1880–1881 годов — только более последовательной.
А вот чтобы вынудить правительство к этим реформам, необходим террор, решительный и безоглядный. Бурцев вспоминал дворцовые перевороты XVIII века. Под его пером возникали имена старинных заговорщиков, таких как граф Пален. А пропаганда… В широкую пропаганду он особенно не верил. Какая пропаганда в несвободной стране?
Бурцев был, в сущности, не революционер, а «либерал с террором». Так его называли. Он особенно не возражал. И, естественно, его идеи вызывали резкую критику — и слева, и справа. Некоторые просто боялись — и не зря: после первого «Народовольца» Владимир Львович был арестован в Лондоне за «подстрекательство к убийству лица, не состоящего в подданстве Его Величества» (разумелся Николай II). Отсидев год, он выпустил еще три номера журнала. В последнем — горячо приветствовал («Браво, сербы, браво!») садистское (с глумлением над трупами) убийство короля Александра и королевы Драги, осуществленное Драготином Димитриевичем, известным как Апис: тем, который 11 лет спустя организовал выстрел в Сараеве.
