Учился мальчик не очень хорошо, но вовсе не оттого, что ему не хватало способностей постичь гимназическую премудрость. Напротив, никто в его окружении не сомневался, что способности у него большие, даже, можно сказать, выдающиеся. Ведь многое из того, что рассказывали учителя, он схватывал буквально налету. Проблема плохих отметок, которые Сергей нередко получал по разным дисциплинам, состояла в ином: он был бесконечно далек от гимназического мира с его скучной «наукой», неинтересными учителями и «серыми», в большинстве своем, одноклассниками. Он существовал в своем мире — красивом, возвышенном и содержательном.
Центром этого мира был, конечно, родовой дом Дягилевых — один из самых блестящих и гостеприимных в городе. Среди местной культурной элиты он по праву получил название «пермские Афины». И Сережа Дягилев, с самых ранних лет вращавшийся в избранном кругу, просто не мог всерьез воспринимать унылую провинциальную гимназию. Об этой прозе жизни он вспоминал только тогда, когда нужно было отправляться на уроки. Хотя это было неинтересно, чувство долга заставляло его преодолевать себя.
Однако в класс он приходил, как правило, совершенно не подготовленным. Другой бы мальчик на его месте смущался, боялся гнева учителя. Но не таков был Сергей. Едва сев за парту, он начинал приготовление уроков, призвав на помощь лучших учеников класса. Причем не было случая, чтобы ему кто-нибудь отказался помочь. Подсказки продолжались и во время урока, если Дягилева вызывали к доске. Когда же учитель объявлял контрольную работу, мальчику исправно передавали с разных сторон записочки с ответами.
Вот так, лавируя, используя свой авторитет среди товарищей, Сережа Дягилев и выходил победителем практически из всех сложных положений, в том числе и благодаря тому, что большинство учителей к нему тоже благоволили. А всё потому, что они сами часто бывали в доме Дягилевых и пользовались гостеприимством милых хозяев. Бывало, придя в класс, Сережа говорил:
— Сегодня меня спросят из греческого.
Товарищи недоумевали, спрашивали его:
— Почему ты так думаешь?
А он небрежно, словно о чем-то само собой разумеющемся, отвечал:
— Грек вчера был у нас и сказал мне.
Конечно, в таких случаях Сережа тщательно готовился к уроку. Его действительно обязательно спрашивали, и он получал пятерку. Не обходилось тут без зависти со стороны одноклассников, что уж и говорить, ведь к остальным ученикам педагоги в дом не захаживали и заставали их врасплох, вызывая к доске.
Не то чтобы ему хотелось стать отличником, пусть и не совсем честным путем. Такие мелочи его совершенно не прельщали. Сергея влекло другое — положение неформального лидера.
Об истинных же талантах этого необычного гимназиста судить пока рано. По крайней мере, в характеристике, полученной им по окончании гимназии, о них ничего не сказано, как и об интересе к каким-либо определенным наукам. Напротив, педагог свидетельствует, что у юноши «любознательность одинаково хорошая по всем предметам». Далее в характеристике говорится:
«…на основании наблюдений за всё время обучения его в Пермской гимназии, поведение его вообще было отличное, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также исполнении письменных работ хорошая, прилежание отличное…
Во-вторых, он обнаружил следующие познания:
Закон Божий — 4, 4; русский язык и словесность — 4,3; латинский язык — 3,4; греческий язык — 3,3; математика — 3,3; физика и физическая география — 3, 3; немецкий язык — 4,4; история — 4, 4; география — 4, 4; логика — 3, 3».
Вряд ли стоит придавать значение этой скромной оценке способностей Сергея и не очень высоким баллам. Скорее, дело в том, что подлинные его интересы остались неизвестны педагогам, которые не сумели разглядеть в необычном гимназисте подлинного самородка.
Даже в его юношеских письмах порой встречаются интересные наблюдения, которые говорят о пытливом уме, наблюдательности, умении делать собственные выводы. Летом 1885 года, впервые попав в Москву, Сережа в письме Елене Валерьяновне, рассказывая о ремесленной выставке, которую он посетил, сообщает, что она не произвела на него «особого впечатления», но тут же добавляет: «…Но надо все-таки заметить, что выставка большая и некоторые вещи очень красивые».
После Москвы мальчик некоторое время жил в Байневе, имении Панаевых около Валдая. По дороге он вместе со взрослыми посетил знаменитый Иверский Святоозерский монастырь. В письмах мачехе Сережа не только рассказывает о красоте его «местоположения», подчеркивая ее восклицательными знаками, но и дает интересные характеристики некоторым людям. Так, он на нескольких страницах с увлечением повествует о встрече «с одной бабушкиной знакомой дамой», которая 20 лет не снимала траур по своему возлюбленному.
Вроде бы можно восхищаться такой верностью. Но в конце письма автор раскрывает анекдотичность ситуации: оказывается, незадачливый поклонник скончался из-за того, что его «спустили с лестницы».
Проходит немного времени, и в письмах Сережи Дягилева явно проявляется его стремление казаться старше, не просто оценивать окружающих, но и принимать самостоятельные решения. Конечно, сохранить заданную тональность удается не всегда. Иногда взрослые слова перемежаются с детскими и рассказ получается весьма забавным: «У нас 29 июля будет спектакль, мы теперь делаем репетицию… но для этого у нас слишком слабая дисциплина… Я сижу у окна и вижу прелестную картинку: у самой конюшни бежит Юрка, представляя из себя лошадь, и хлещет себя хлыстиком, Кикочка… вяжет кружева, Лина, Сезя, Володя устраивают бухту для кораблей».
Рассказывая о домашнем представлении, он отводит себе место администратора и словно задает между строк вопрос, надо ли «строить из себя артистов», не имея на это достаточных оснований:
«Вчера, 27 июля, мы устроили для бабушки концерт… мы затеяли этот концерт накануне и живо составили следующую программу. Сезя говорил басни Крылова: „Свинья под дубом“ и „Лебедь, рак и щука“ и играл в 4 руки… он ужасно не хотел играть, но причину этого он сказал… по секрету: „Ты знаешь, я не хочу играть этот марш для того, чтобы показать, что терпеть не могу играть на фортепьяно“. Но все-таки бабушка заставила его сыграть, а когда они (Вова и Сезя) подошли к фортепьяно, то бабушка и Кика закричали „браво“, но они оборотились к ним и сказали: „Только, когда мы сыграем, не кричите, пожалуйста…“
…Сезя не захотел ни разу репетировать. Но его игра была стушевана блестящей игрой Лины, который играл соло „Веселый крестьянин“… наизусть с большим чувством, толком и даже с маленькой остановкой. Кроме этого, Линчик исполнил „Воздушный корабль“ Лермонтова, Джедус исполнил „Что ты ржешь, мой конь ретивый“ с большим также чувством, толком и громадными остановками, во время которых он сопел. Затем я играл с Нуссбаумом в 4 руки „Песню без слов“ Мендельсона, потом один 2 вещи из тех нот, которые ты мне прислала».
Строки этих писем, воспоминания одноклассника и близких людей свидетельствуют, что еще с ранних лет у Сережи Дягилева появились явные предпочтения. То, что ему неинтересно, он старается по возможности обойти или выполнить формально, а к тому, что считает важным, относится с большим вниманием и почтением. Это пока неясное ощущение своего предназначения вскоре прорвется наружу, когда в начале 1890 года состоится дебют юноши на публичном поприще.
